К Енко - Ф Достоевский - интимная жизнь гения

«я вполне один».

Это сознание одиночества и есть окончательный приговор его браку. Он ошибся насчет Марьи Димитриевны: она прекрасная и добрая женщина, но таков её характер, и таковы обстоятельства, что ничего, кроме горя, ему от неё не видать.

В декабре 1859 года получено, наконец, разрешение на свободное проживание в обеих столицах.

Достоевский сразу же выехал в Петербург, а в начале 1860 к нему присоединилась Марья Димитриевна. Она, однако, не выдержала холодного и гнилого климата столицы и принуждена была вернуться в Тверь.

С этого момента совместная жизнь их нарушена, они лишь изредка имеют подобие общего дома, а чаще всего проживают на разных квартирах, в разных городах. Летом 1862 года Достоевский отправился заграницу, один, а Марья Димитриевна осталась в Петербурге.

С 1861 супруги жили врозь не только физически, но и решительно во всем остальном. У Достоевского была его собственная жизнь, к которой Марья Димитриевна не имела никакого отношения. Она чахла и умирала. Он встречался с людьми, издавал журнал и писал: с 1860 по 1862 год он написал свыше ста печатных листов.

Заграницу летом 1862 года он ехал с явным чувством радости и свободы. Он побывал в Берлине, Париже, который очень ему не понравился, проехал по Рейну и Швейцарии, а затем прожил несколько недель во Флоренции и объездил почти всю Италию. Именно в эту поездку начал он играть в рулетку, и эта новая страсть поглотила его целиком.

В сентябре, по возвращении, он нашел Марью Димитриевну в постели. Ей было очень худо. С этого момента она — инвалид, и Достоевский ухаживал за нею, как брат милосердия. Зимой она почти не выходила из своей комнаты и лежала по целым месяцам.

Весною 1863 ей стало так плохо, что опасались за её жизнь, и ей удалось выжить чудом. При первой возможности Достоевский отвез её во Владимир, где климат был гораздо мягче. В июне он описывал свои невзгоды Тургеневу:

«болезнь жены (чахотка), расставание мое с нею (потому), что она, пережив весну, т. е. не умерев в Петербурге, оставила Петербург на лето, а, может быть, и долее, причем я сам её сопровождал из Петербурга, в котором она не могла более переносить климата».

Но сам Достоевский за нею во Владимир не последовал. Сперва он по горло был занят делами, издательскими и финансовыми, а затем снова уехал заграницу — и на этот раз он был уже в Париже, Италии и Германии не один.

Жену увидал он только в октябре, во Владимире, и тут же принял решение везти её в Москву: поселиться с нею в Петербурге было невозможно, а оставлять во Владимире тоже по-видимому нельзя было. Марья Димитриевна была настолько изнурена лихорадкой и вообще находилась в таком критическом состоянии, что даже переезд из Владимира в близкую Москву представлялся затруднительным, почти опасным. Достоевский считал своим долгом облегчить жене последние месяцы её жизни. Это было гораздо легче в Москве.

В начале ноября Достоевские обосновались в Москве. Федор Михайлович получил небольшое наследство и был менее стеснен в деньгах, чем обычно.

Он проводил дни и ночи за письменным столом, но работа подвигалась плохо: он писал «Игрока» и статьи для журнала «Эпоха».

Два припадка прервали его деятельность на несколько дней, но самым большим препятствием к труду была необходимость ухаживать за женой. Она от болезни стала так раздражительна, что не могла выносить никого, даже сына, приехавшего из Петербурга навестить её.

Достоевский сознавал, что конец близок.

«Жаль мне её ужасно, — пишет он брату в январе 1864 г., - у Марьи Димитриевны поминутно смерть на уме, грустит и приходит в отчаяние. Такие минуты очень тяжелы для нее. Нервы её раздражены в высшей степени. Грудь плоха, и иссохла она, как спичка. Ужас! Больно и тяжело смотреть».

Марья Димитриевна умирала мучительно и трудно: её страдания и настроения, по-видимому, носились в памяти романиста, когда он описывал в «Идиоте» агонию Ипполита. Да и все больные, большей частью чахоточные женщины его произведений, сохраняют черты, общие с Марьей Димитриевной.

Уже в феврале стало ясно, что весны Марья Димитриевна не переживет. Достоевский плохо работает, сам болеет, душевно разрывается между умирающей женой и той внутренней драмой новой любви, которая в это время владела им.

В апреле 1864 г. началась длительная и страшная агония Марьи Димитриевны:

«мучения мои всяческие теперь так тяжелы, — писал Достоевский 2 апреля, — что я и упоминать не хочу о них. Жена умирает буквально. Каждый день бывает момент, что ждем её смерти. Страдания её ужасны и отзываются на мне, потому что… Писать же работа не механическая, и однако ж и я пишу и пишу, по утрам».

14 апреля с Марьей Димитриевной сделался припадок, кровь хлынула горлом и начала заливать грудь. На другой день к вечеру она умерла — умерла тихо, при полной памяти и всех благословила.

Через год после смерти жены Достоевский так писал о ней тому, кто не только знал её, но и был свидетелем первых лет их любви (Врангелю):

«Существо, любившее меня и которое я любил без меры, жена моя умерла в Москве, куда переехала за год до смерти своей от чахотки. Я переехал вслед за нею, не отходил от её постели всю зиму 64 года… она скончалась в полной памяти… и, прощаясь, вспомнила и вас. Помяните её хорошим, добрым воспоминанием. О, друг мой, она любила меня беспредельно, я любил её тоже без меры, но мы не жили с ней счастливо. Все расскажу вам при свидании, теперь же скажу только то, что, несмотря на то, что мы были с ней положительно несчастны вместе (по её странному, мнительному и болезненно фантастическому характеру), мы не могли перестать любить друг друга; даже чем несчастнее были, тем более привязывались друг к другу. Как ни странно это, а это было так. Это была самая честнейшая, самая благороднейшая и великодушнейшая женщина из всех, которых я знал во всю жизнь. Когда она умерла — я хоть мучился, видя весь год, как она умирает, хоть и ценил и мучительно чувствовал, что я хороню с нею, — но никак не мог вообразить, до какой степени стало больно и пусто в моей жизни, когда её засыпали землею. И вот уж год, а чувство все то же, не уменьшается».

Достоевский любил её за все те чувства, которые она в нем возбудила, за все то, что с нею было связано — и за те страдания, которые она ему причинила. Но он любил её и за её собственные страдания — тем сложным сплетением человеческой жалости, нежности, сладострастия и того одновременно сыновнего и отцовского чувства близости, которое связывало его с больной и истерической Марьей Димитриевной крепче, чем радость удачного брака. Недаром она напоминала ему его больную мать. В некоторых отношениях были они похожи друг на друга: в обоих легко вспыхивал какой-то огонь исступления, оба не вмещались в обычные рамки спокойствия и привычки, у обоих все било через край, не знало меры. Но то, что было пламенем гения в Достоевском, у Марьи Димитриевны полыхало огоньками тяжелого недуга.