Андрей Аникин - Адам Смит

Отряд Чарлза Эдварда стал таять на глазах: потери нечем было восполнять, упал боевой дух, началось дезертирство. Горстка храбрых шотландских воинов, оказавшаяся в сердце чужой и враждебной страны, не могла сражаться против всей Британии.

Правительство, опомнившись от первого потрясения, собирало войска. Из Фландрии был вызван с отрядом младший сын короля герцог Камберленд.

Чарлз Эдвард отдал приказ к отступлению, и, отбиваясь от наседавшего врага, горцы покатились на север. В апреле 1746 года среди торфяников Каллодена в Северной Шотландии «красные куртки» Камберленда разбили мятежников. Победители упились местью, добивая раненых и расстреливая пленных. Герцога шотландцы прозвали после этого Мясником.

Злополучный принц бежал, переодевшись женщиной, во Францию, чтобы всю жизнь заливать вином горечь поражения. Вся Шотландия тяжело расплачивалась за авантюру последнего Стюарта.

Жизнь Смита в Оксфорде стала невыносимой. После поражения восстания злоба якобитов не только не уменьшилась, а, наоборот, возросла.

Не сочувствуя целям восстания и радуясь его неудаче, он в то же время не мог забыть, что он шотландец. Его возмущали репрессии, которые обрушились не только на заговорщиков и мятежников, но на множество его ни в чем не повинных земляков.

В августе парламент в Лондоне принял закон, которым запрещалась национальная одежда шотландских горцев — знаменитая клетчатая юбка и плед.

Эта нелепость послужила последней каплей. Смит решился. Он заявил властям колледжа, что по семейным причинам должен выехать на родину, купил верховую лошадь, уложил в два небольших тюка свои книги и пожитки и вместе с другим шотландским студентом отправился в Эдинбург.

Ехали две недели, ночуя на постоялых дворах. На дорогах пошаливали разбойники, и Смит зашил последние десять гиней и золотой медальон с портретом матери в нижнее белье. Но все обошлось благополучно.

Проехали Лидс, посмотрели огромный суконный рынок, куда ткачи, работавшие по домам, выносили на продажу сукно. В Йорке выехали на большую Северную дорогу и сделали дневку. Около Ньюкасла видели черномазых людей, только что поднявшихся из шахты, и погрузку угля на суда для отправки в Лондон. И снова дорога…

Вот и маленький приморский городок Бервик. Дальше, за рекой Твид, — Шотландия. Сердце сладко и тревожно сжалось, на глаза навернулись слезы…

Два года Адам почти безвыездно живет в Керколди. Благо стипендия Снелла пока сохраняется за ним, хотя он и не возвращается в Оксфорд. Вместе с небольшим доходом от наследства и при бережливости миссис Смит этого хватает на скромную жизнь. После шести лет разлуки она никак не наглядится на сына. Немочи, которые донимали его в Оксфорде, проходят, на щеки, которые Адам лишь недавно начал брить, возвращается румянец.

Сын вернулся ученым. Он сидит над книгами, которые время от времени присылают или привозят ему из Эдинбурга. Иногда читает вслух на каких-то непонятных языках. Когда к нему заходит Джемс Освальд-младший, сын почтенного лерда, слывущий самым образованным человеком в городе, идут длинные разговоры о политике, философии и литературе.

Но до каких же пор Адам будет учиться? Ведь ему скоро минет 25. Его отец в эти годы имел солидное место и семью. Долгими зимними вечерами миссис Смит сидит со своим вязаньем возле Адама и время от времени чуть слышно вздыхает.

Да и Адам частенько отрывается от книги и задумывается. Он сам не знает, как строить жизнь.

Десять лет он читает греков и римлян, англичан и французов. Но что делать с этими познаниями? Как их применить, кому их передать?

Вернуться в Оксфорд и добиваться через несколько лет профессорской кафедры? Одна эта мысль приводит в ужас. Принять церковный сан и отдать свой ум церкви? Но он почти не верует, и проповедника из него не выйдет.

Пойти, как отец, на государственную службу? Во-первых, она его не влечет. Во-вторых, для этого нужны большие связи, которых у него нет.

Через Освальда Адам сделал попытку устроиться домашним учителем в аристократическую семью. Он даже ездил в Эдинбург представляться милорду и миледи. Но своей неловкостью, которая возросла от долгого затворничества, он произвел неважное впечатление, и под благовидным предлогом ему отказали.

Однажды он полушутя сказал, что, пожалуй, завербуется в солдаты, но мать так испугалась, что он не возвращался к этой теме.

Наконец весной 1748 года намечается какой-то выход. В одну из совместных поездок в столицу Освальд познакомил его с Генри Хьюмом, богатым помещиком, видным юристом, писателем, и общепризнанным покровителем наук и искусств.

Хыому (через несколько лет он стал лордом Кеймсом) было за пятьдесят. В его доме собирались эдинбургские literati — кружок ученых, писателей и просто образованных людей. Выискивать молодых талантливых людей было всю жизнь страстью Хьюма-Кеймса. Он ввел Смита в этот кружок и на первых порах тактично помогал ему преодолевать смущение.

В кружке был принят шотландский патриотизм, но отнюдь не твердолобое якобитство. Кеймс и его друзья отлично понимали выгоды унии и стремились, как он говорил, быть британцами, оставаясь шотландцами. Английская культура была для них желанна, но для многих не слишком знакома и понятна.

Молодой Смит скоро стал кумиром Хьюма. «Свой брат шотландец», этот юноша был в то же время англичанином по языку и культуре. Это было живое слияние обеих культур, приправленное к тому же дозой французского вольномыслия. Шотландское Просвещение, к которому был близок круг Хьюма, нуждалось в таком человеке.

Осенью, когда Хьюм вернулся в Эдинбург из своего поместья, где усердно вводил среди своих арендаторов модные тогда сельскохозяйственные новшества, в кабинете хозяина между ними произошел важный разговор.

— Послушайте, Смит, почему бы вам не прочесть курс лекций по английской литературе? Древних тоже можете прихватить, да и французы не помешают. Отдайте, черт возьми, публике ваши знания. К тому же полсотни гиней вам пригодятся. Знаю, знаю, что вы скажете, — жестом остановил он Смита, — вы еще не доучились. Но ведь ваш любимый Сенека сказал: «Homines, dum docent, discunt»[13].

— Но вспомните, сэр, что говорил ваш любимый Гораций о самонадеянном художнике, который поспешил показать свой труд: «Risum teneatis, amici?»[14]

Хьюм рассмеялся.

— Довольно нам показывать свою ученость. К тому же я уверен, что с вашей оксфордской выучкой вы меня быстро заткнете за пояс. Итак, я повторяю: курс лекций для желающих. Деньги вперед: скажем, одна гинея с головы. Я уже кое с кем обсудил эту идею, и ее одобряют.

Смит наклонил голову, точно разглядывая дорогие пряжки на туфлях собеседника, и надолго замолчал.