Николай Караченцов - Корабль плывет

Таким образом, спектакль оказался принят, хотя на сцене для комиссии происходило что-то не совсем понятное. Потом появились статьи о спектакле. Причем появились в западной прессе. Наши притихли, не знают, что писать, а у «Ленкома» — конная милиция, народ двери выносит. В Германии, где-то там, в «Шпигеле» или в «Штерне», пишут: «Взрывная волна от бомбы, которая разорвалась на улице Чехова, докатилась до стен Кремля». «Юность авоськи» — так они озаглавили спектакль, не зная, как перевести его название и что это такое ««Юнона» и «Авось»». А как можно «авось» перевести? Да никак. Наконец власти опомнились, и начались своеобразные санкции, что играть нам разрешается не более одного или двух спектаклей в месяц. Каждый месяц репертуар всех московских театров утверждался в Комитете по культуре, поэтому они легко считали, сколько раз показывать «Юнону». То же самое происходило и с «Тилем». Но хрен с ними — проскочили. Что для них «Ленком» — капля в море зрителей, десятая доля процента от всех, посещающих театры столицы. Потихонечку начали распространяться слухи, что Захарова собираются снимать, что ему уже предлагали возглавить Театр оперетты, то есть по профилю. Кошмар. Но спектакль уже зажил своей самостоятельной жизнью. И, как ни странно, благополучно протянул уже четверть века, пережив советскую власть со всеми ее комиссиями.

Вспоминаешь, что творилось со зрителями: чума, сумасшествие! Трудно сейчас такое представить. «Ленком», мне кажется, — всегда радость. Но тут еще радость запретного плода, острого слова. Не говоря уже о том, что все, происходящее в этом спектакле, все было неожиданностью для зрителя. Театр Ленинского комсомола и… жанр рок-оперы. Елки зеленые, как это может быть рок-опера! Молитвы со сцены! Да еще в рок-ритме!

Наша «Юнона» начала обрастать богатой биографией. Еще бы, столько гастролей! Париж — это целая история. Нью-Йорк, Бродвей. Целая история.

Накануне юбилея «Юноны» газета «Известия» напечатала большую статью, из которой я взял для своих записей лишь начало и конец. Подзаголовок звучал так: «Знаменитый спектакль шел 299 раз, а выглядит на двадцать».

«Несмотря на свои 20 лет (на самом деле юбилярше убавили почти полгода — премьера состоялась 20 октября 1981 года), спектакль до сих пор молод: зал набит, спекулянты продают билеты по 1200 рублей, и они улетают со свистом. Постарели те, кто в 1982 году, сразу после премьеры, правдами и неправдами прорывался в театральный зал, чтобы приобщиться к невиданному: на сцене театра, подведомственного Свердловскому РК КПСС, вышла рок-опера. В кассе билеты стоили тогда десять рублей, с рук шли по пятьдесят, театралы чувствовали, что в СССР что-то изменилось.

Гремел оркестр, Караченцов пел о том, что мексиканская красавица напоминает ему лик Казанской Божьей Матери, Свердловский РК КПСС отправлял бумаги в Инстанцию: Московский ордена Октябрьской Революции театр имени Ленинского комсомола занимается религиозной пропагандой. Через несколько месяцев после премьеры билеты шли и по сто рублей — спектакль был хорош, но более всего публику притягивало другое…

А начало всему положила «Юнона» — не первый и даже не первый культовый, но самый громкий из спектаклей Марка Захарова. Еще не было перестройки, Горбачев занимался Ставропольем, Ельцин проводил жесткую партийную линию в Свердловской области, но те, кому удалось достать билет на новую премьеру театра имени Ленинского комсомола, почувствовали — задул свежий ветерок, и время снялось с якоря, впереди может быть что-то интересное.

В 1982 году Свердловский районный комитет Коммунистической партии Советского Союза жил как всегда: порождал новые бумаги, переправлял их наверх и не чуял над собой никакой беды, не знал, что ему явилось знамение. Того, что идеологически невыдержанный спектакль Московского ордена Октябрьской Революции театра имени Ленинского комсомола ««Юнона» и «Авось»» предвещает скорый конец всех отечественных партийных учреждений, РК КПСС не ведал…»

Марк Анатольевич утверждал, что найти замену Николаю Караченцову в ««Юноне» и «Авось»» практически невозможно. Никогда, ни под каким видом не будет никаких замен. А потом Коля (мы ему не говорили, что теперь «Авось» играют без него) увидел по телевизору Диму Певцова в роли Резанова. Он был поражен: «Что это такое? Это что — «Авось»? И воскликнул: «Что это за белиберда!» Он увидел, как Дима (это был фильм, который показывали, слава богу, в 10 часов вечера, когда Коля уже спит. А он возьми и выйди — сигарету своровать) поет арию Резанова, репетирует, пробует… Коля на это внимательно смотрел, а после опять сказал: «Что это? Глупость какая!» И ушел.

««Юнона» и «Авось»» был весь настроен на Караченцова. На человека, который обладает, я повторяю, сочетанием многих талантов. Это, во-первых, драматический талант необыкновенный, сила, темперамент, вокал, пластика и еще при этом в нем есть то, что ему дал Господь Бог: светлая, благородная стать, начало человеческого духа. Он выходил на сцену, и люди в зале, я обращала на это внимание, начинали улыбаться — почему, никто не мог понять… Я думаю, что это потому, что Коля выносил поток теплой, солнечной энергии. Все его персонажи такие: Тиль и другие. Он даже когда играл в «Звезде и смерти…» Смерть, то и Смерть была обаятельна. Она буквально завораживала.

25-летие ««Юноны» и «Авось»». Марк Борисович от имени театра «Ленком» пригласил нас на юбилей, на праздничные торжества, где должно было состояться вручение каких-то орденов. Он сказал, что придумали такой ход: вот идет спектакль, и в финале появляются на сцене прежние исполнители ролей: Лена Шанина, которая споет кусочек арии Кончитты, Саша Абдулов в роли Фернандо выйдет и споет тоже какой-то кусочек… Я говорю: «Замечательно! Колечка тоже может выйти, хотя спеть он не сможет. Он просто может выйти… А может быть, фонограмма его там прозвучит? Скажем, последняя финальная ария: «Я люблю твои руки и речи//С твоих ног я усталость разую». Ему будет приятно, очень приятно».

Короче говоря, пришли мы на репетицию. И вот заканчивается репетиция, и все актеры встали и аплодируют Николаю Петровичу, кричат: «Петрович! Петрович!» Коля машет им руками, у него такая радость на лице, что он пришел. Я говорю: «Марк Анатольевич! А Коля, Коля-то где выйдет?» А он говорит: «Да нигде не выйдет». Я говорю: «Марк Анатольевич! А может, в финале где-нибудь прозвучит «Аллилуйя», его кусочек туда включите. Двадцать три года он отдал этому спектаклю!»

— Нет, мы не включим его фонограмму!

Я говорю: «Но почему?.. Хорошо, если вы не хотите его выпустить, то пусть сидит в зале, а на него будет направлен свет прожекторов, и пусть звучит его голос. Он его создал, этот спектакль! Он вообще перевернул всю Москву этим спектаклем, да и всю страну!»