Владимир Рудный - Дети капитана Гранина

- Нельзя, товарищ командир!

- Не мешай! - Фетисов сорвал фуражку, выхватил из кармана платок, выпрямился и часто замахал фуражкой над головой.

Он призывал барказ к вниманию: читайте семафор.

Алеша на носу барказа вычерпывал чьей-то каской воду. Он увидел сигнал над обрывом и машинально взмахнул перед собой руками: знак ответа. Что-то случилось, если человек так смело, так безрассудно встал на виду у врага под огнем и пишет семафорной азбукой сигнал. Вскочили и другие. Политрук скомандовал:

- Всем сесть. Легче грести. Горденко, читай семафор.

Барказу останавливаться нельзя - станет мишенью. Гребцы, сидя спиной к вершине, тихо гребли и ждали.

Правая - косо вверх. Левая - косо вниз.

- "Л", - читал Алеша.

И все вслух повторяли: "Л".

Правая косо вверх. Левая по шву.

- "Е"... Ле...

Правая - прямо наотмашь. Левая - по шву.

- "В"... Лев...

Правая с трудом поднялась до уровня плеча. А левая... Левая прижалась было по шву, будто человек повторял букву "В". Но вот левая выронила фуражку и, подхватив правую руку за локоть, косо подняла ее до уровня - "Е".

- Леве... - повторил Алеша вслух.

И одновременно политрук, поняв, что в бухте опасность и надо идти левее, скомандовал гребцам:

- Правое - на воду, левое - табань!

Барказ резко повернул влево. Алеша устоял на ногах, не отрывая глаз от фигуры на скале. Платок, зажатый в правой руке, еще долю секунды белел на ветру, и человек упал.

Барказ пристал к полуобгорелой сосне, взрывом или ураганом опрокинутой к подножию скалы кривыми корнями вверх. Макушка была в воде, матросы ухватились за колючие лапы и подтянули под них барказ, как в укрытую гавань. По черному, обугленному стволу, как по корабельному трапу, они поднялись до кривых, забитых землей и камнями корней и, раскачиваясь, как на турнике, один за другим прыгали на берег.

Алеша подбежал к обрыву, где валялась черная морская фуражка с позеленевшей эмблемой. Зажав рукой платок, лежал лейтенант Фетисов. Невозможно было поверить, что лейтенант не чувствует дрожи Алешиных рук, не видит, как Алеша кладет ему на ватник фуражку, не слышит рева бури и грохота войны, что уже не скажет с улыбкой, собираясь в десант: "Это нам по плечу..." Алеша, широко раскрыв глаза, смотрел на затихшее спокойное лицо, и ему казалось, что лейтенант и теперь светится своей обычной доброй улыбкой, улыбается товарищам, ради которых пожертвовал жизнью.

Фетисова отнесли на барказ, и его место на скале занял политрук. Рядом лежал санитар. Глотая слезы, он яростно долбил каменистую землю ножом.

"Остров надо удержать!" - мысленно твердил политрук, ему, как и всем на Эльмхольме, было невтерпеж лежать на месте, скорее бы столкнуть врага в залив. Но Гранин настрого запретил наступать. Политрук помнил его наказ: "Держи плацдарм!" Громкое слово: "плацдарм". Не плацдарм, а пятачок, всего тридцать метров на двести пятьдесят. Но надо держать, зубами держать каждый метр.

После полудня из лощины от Богданыча прибежал Макатахин. Он доложил: в лесочке перед лощиной накапливаются солдаты. Их там так много, что сосны колышутся, как от сильного ветра. Богданыч прислал сказать, что для артиллерии лесочек - верная цель: куда ни положи снаряд - накроет.

Надо дать знать штабу отряда. Но связи с Хорсеном нет. Была бы связь, политрук вызвал бы по лесочку огонь. Надо бы держать противника на месте, прижать, не дать подняться в контратаку. Но как передать это Гранину? Послать связного. На чем?..

- Горденко ко мне, - тихо приказал политрук.

- Я здесь, - откликнулся он.

- Плавать умеешь?

- Да. Сдавал на разряд.

- Ныряешь?

- Как рыба.

Политрук поморщился: "Хвастлив?" Но вспомнил, как он рвался в десант.

- Волна крутая, учти. Надо плыть до Хорсена. Лучше через Старкерн. Видишь, как бьют по заливу?.. Макатахин, отправляйтесь вниз, передайте Богданычу, чтобы прикрыл пловца. Бейте по "кукушкам". А ты, Алеша, помни: до Гранина ты должен добраться живым. Живым, понял?!

Алеша уже раздевался.

- Сними тельняшку - лишняя нагрузка в воде.

Он сложил на скале одежду и сверху положил бескозырку с отцовской ленточкой. Из бушлата достал комсомольский билет, отдал политруку и пополз вниз. Политрук окликнул его хрипло:

- Иди сюда. - Он притянул Алешу к себе, расцеловал крепко, махнул рукой: "Совсем еще юнец".

Алеша спустился к обгорелой сосне. Волна за волной обдавала ее черный ствол. Сосна стала скользкая. Алеша постоял на ней, переждал, пока опала волна, прикинул высоту и, вытянув руки, прыгнул в море. Вынырнув, оглянулся сверху за ним следили санитар и политрук. С такой вышки ему еще не случалось прыгать. Он осмотрелся, взял направление и поплыл.

Плыл трудно. Порой казалось, что море держит его на месте. Море вертело, крутило его, он зарывался с головой, глотал горечи до тошноты, отплевывался, все сильнее загребал длинными, крепкими руками, норовил оглянуться, далеко ли отплыл, но скалу уже не видел. Не за что было зацепиться взглядом ни позади, ни впереди. Всюду только вода, горы ревущей воды и водяные пропасти, обвалы.

Когда шторм вынес Алешу на вершину вала, он увидел вокруг себя пляшущие фонтанчики, множество фонтанчиков, вскипающих от пуль; а впереди макушки сосен, знакомых сосен Хорсена. И он подумал с мальчишеским азартом: "Лег на курс!"

Становилось не по себе, когда пули вблизи неслышно взбивали воду. Казалось, не разные, а все те же пули скачут следом. За ним охотятся. Стало страшно от мысли, что его могут убить. Живым, живым надо добраться. Алеша набрал воздуху, нырнул, поплыл, отсчитывая секунды; плыл, пока хватило дыхания, вынырнул далеко впереди фонтанчиков, пляшущих на волне, и закричал, хотя никто не слышал его озорного крика:

- Эге-гей! Догоняй!..

Лежа в лощине, Богданыч не видел Алешу, но заметил, что "кукушки" перенесли огонь на море. Переползая от матроса к матросу, Богданыч шептал: "По деревьям, по деревьям бей! Не давай им стрелять в Горденко!.."

А сверху, с обрыва, за Алешей следил политрук. Возле него рос брустверчик из камней, санитар долбил и долбил камень, только и слыша стрельбу; сколько сил, сколько металла против одного мальчонки; вот и пушки врага ударили с дальних островов. Разрывы мешали следить за пловцом.

- Дайте бинокль! - нервничал политрук. Он взял бинокль, увидел: Алеша у Старкерна!

- Вот чертенок! - обрадовался санитар.

- Не чертенок, орленок он, товарищ Парамошков! - сказал политрук. Орленок Балтики! - И вдруг закричал: - Сбили! Убит!

Не у Старкерна, у безымянного бугра перед ним увидел политрук Алешу, когда тот выплыл у этой скалы, где лежал когда-то Камолов. Там глубоко, не встанешь. А уцепиться не за что - рука скользила по гладкому, ослизлому граниту. Из последних сил он отплыл в сторону, отыскал трещину в граните, подтянулся на руках, выкарабкался на бугор, тут силы его покинули, и он упал. Но заставил себя вскочить и добежать до отмели. Четыреста метров пройдено вплавь. Пули сюда не долетали, Алеша почувствовал себя в безопасности.