Юрий Герман - Подполковник медицинской службы

- Палату для меня очищать не надо, - слабым голосом возразил Левин. Зачем мне очищать палату. Я никому не мешаю, и мне никто не мешает...

Он глубоко вздохнул и негромко добавил:

- Я не нуждаюсь ни в чем особенном и отдельном. Вы понимаете мою мысль?

Он плохо видел без очков, и, может быть, это обстоятельство придало ему мужества. Шеремет умел так таращить свои выпуклые глаза, что у Александра Марковича раньше недоставало сил ему возражать. А теперь перед ним было только плоское, белое, гладкое лицо и больше ничего. А может быть, очки тут были и ни при чем. Может быть, Шеремета вообще не следовало бояться.

- Хорошо, - сказал Шеремет. - Оставьте нас.

Все ушли почтительно и подавленно. Анжелика громко вздохнула, несколько даже с вызовом. Майор Баркан покашлял в кулак. Шеремета боялись и не любили.

- Ну, что будем делать? - спросил полковник.

Левин пожал под одеялом худыми плечами.

- Если это язва... - опять начал Шеремет.

Александр Маркович смотрел на него одним глазом неподвижно и иронически. Шеремет говорил долго и неубедительно. Его всегда раздражал Левин - нынче же особенно. И главное - молчит. Почему молчит? Ведь он ему предлагает письмо к виднейшему хирургу и делает это из самых чистых побуждений. А он молчит и смотрит одним глазом.

- Почему вы молчите? - спросил наконец Шеремет.

- Я все жду, когда же вы спросите про спасательный костюм.

Старший сержант Анжелика Августовна принесла Левину очки, и он в то же мгновение увидел, какое сдержанно-ненавидящее лицо у Шеремета, но теперь не оробел. Ему самому это показалось странным, но он не оробел. Может быть, после той минуты, когда он решил прыгнуть в залив, он вообще не будет робеть? Странные вещи творятся даже с немолодыми людьми на белом свете, если для них существует что-то самое главное. И что оно - это главное? И когда оно начинается? Когда это все началось у Володи Боровикова? Или Володя уже с этим родился? Нет, Володе не нужно было ничего преодолевать.

- Я не хотел с вами говорить о делах, - донесся до него голос Шеремета, - но если уж на то пошло, то, прежде чем беседовать о спасательном костюме, два слова о бане и о вашем подчинен-ном, вернее о вашей подчиненной Варварушкиной. Только два слова. Вам не тяжело говорить?

Левин сделал гримасу, которая означала: "Какой вздор".

- Александр Маркович, дорогуша, - продолжал Шеремет, - разговор у нас не служебный, а совершенно приватный, мы говорим как друзья, как интеллигентные люди, вы согласны? Вы должны меня понять, тем более что вы, так сказать, наиболее кадровый из всего нашего состава. Вы не Варварушкина, и вы знаете, что такое служба...

Левин смотрел на Шеремета с жадностью и ждал. Он совершенно не робел более этого выбритого и напудренного лица, подпертого жестким, вылезающим из-под кителя крахмальным воротничком, не робел толстых приспущенных век, не робел властных жестов, крупных золотых зубов, сдерживаемого, рокочущего, начальнического голоса.

- Вчерашнего дня, в субботу, - говорил Шеремет, как всегда немного манерничая, - вспомнил я, что многие из начальства вашего гарнизона моются именно по субботам. Естественно, что мне пришла в голову мысль проверить, как ваш санврач реагирует на субботу. А санврача нынче, как известно, нет, заменяет его ваша почтеннейшая Варварушкина. Так что наш с вами разговор идет именно о ней. Ну-с, прошу слушать: в бане пожилой старшина на мой вопрос, как они готовятся к приему начальства, довольно развязно мне отвечает, что никаких особых пригото-влений у них нет, что санврач нынче заходил, но никаких - заметьте, никаких - приказаний не отдавал, кроме как помыть все, поскрести и парку поднагнать. Что же касается до моего приказа-ния, то Варварушкина не только ничего сама не сделала, но даже не довела о нем до сведения начальника госпиталя. А мне со слезами ответила, что отказывается выполнять мои распоряжения.

- Какие именно ваши распоряжения? - спросил Александр Маркович.

- Она вам не докладывала?

- Нет, не докладывала.

- Еще один характерный штрих для ее поведения. Я распорядился получить из вашего госпиталя выбракованные одеяла и постелить ими лавки и полы в предбаннике. Я распорядился выстелить лавки поверх одеял простынями. Я распорядился также силами госпитального персона-ла заготовить веничков, сварить квасу из хлебных крошек и корок и поставить этот квас на льду в предбаннике. Ведь просто? Начальство наше очень устает, у него ответственность огромная, значит надо нам о начальстве подумать, проявить заботу, да и нам это вовсе не во вред, потому что они непременно спросят кто это о них так позаботился, а банщик и ответит: "Санчасть, товарищ командующий!" Вникаете? Таким образом, они нас приметят, вспомнят добрым словом, и мы с вами...

- А если худым словом? - спросил Левин, глядя прямо в глаза Шеремету.Если спросят, кто эти паршивые подхалимы, холуи, подлизы, - тогда как? И если им ответят, что эти подхали-мы и холуи - военврачи? Сладко нам будет? А характер командующего мне немножко известен, спросить он может. Нет, товарищ полковник, уж вы извините, но я совершенно одобряю Варва-рушкину и во всем согласен с нею. Жалко только, что она плакала. Да ничего не поделаешь - слабый пол, случается, плачет от злости...

- Но ваша Варварушкина не выполнила приказания...

Александр Маркович пожевал губами, подумал, потом произнес:

- Вряд ли, товарищ полковник, она могла понять ваши слова как приказание. Она поняла ваши слова как приватную беседу, так я склонен думать. Она у меня товарищ дисциплинирован-ный...

Лоб Шеремета покрылся испариной, но ответа не последовало.

- Так ведь? - спросил Александр Маркович.- Впрочем, все это мелочи. Давайте теперь о деле потолкуем. Когда мы назначим испытание костюму? В следующее воскресенье?

- Думаю, что об этом рано говорить, - едва скрывая досаду, ответил Шеремет. - Ведь у вас, голубчик, язва, ужели вы сами прободения не боитесь?

- А если боюсь, так что? - спросил в ответ Левин. - Это война научила меня тому, что, боюсь я или не боюсь, - побеждать я во всяком случае обязан. Все те, кого мы лечим, - люди, а человеку свойственно не любить, мягко выражаясь, когда в него стреляют. И тем не менее...

Шеремет вдруг вскипел.

- Тем не менее, - сдерживая свой голос, чтобы не услышали другие в палате, сказал он, - тем не менее ужасно вы любите рассуждать в ваши годы. Все кругом рассуждают. Начальник госпиталя рассуждает, товарищ Дорош рассуждает, скоро санитарки рассуждать начнут. ..

- Они уже давно рассуждают, - вставил Левин, нарочно поддразнивая Шеремета.

- Все рассуждают, - почти крикнул Шеремет, - все непрерывно рассуждают, и никому в голову не приходит, что раз никто еще не изобрел этого костюма, то и нам его не изобрести. Блеф это все, понимаете? Блеф! Доктор, видите ли, Левин и инженер, видите ли, Курочка сконструиро-вали костюм. Но этого им мало. Они требуют еще санитарного самолета. Спасательный самолет им понадобился. А я вам на это отвечаю: начальство само знает, каким способом обеспечивать эвакуацию раненых, и мы с вами не для того сюда поставлены, чтобы учить снизу наше начальст-во, находящееся неизмеримо высоко. У нас участок небольшой, и мы должны с ним справиться, а не летать на разных самолетах и не жить в мире фантазии. По вашему лицу я вижу, что вы будете писать рапорт насчет самолета и костюма, и говорю вам пишите, ваше дело, но я вам во всех этих историях не помощник. Прикажут пожалуйста, а не прикажут - не буду. Вот так и договоримся. Договорились? Или вам мало мороки с вашим отделением?