Эрнест Генри Шеклтон - В сердце Антарктики

Правда, в «устричном закоулке» было тоже не слишком сухо, постели промокли насквозь, воздух был тяжелый, но измученные люди засыпали даже в этих условиях, едва втиснувшись на свои койки, если только какой-нибудь особый крен судна не отправлял их в компанию разнообразных предметов, катавшихся взад и вперед по полу «закоулка».

В течение второй ночи погода была настолько плоха, что мы предпочли идти тише и вечером просили «Куниа» убавить ход. На следующее утро небо безнадежно затянуло густыми тучами и никакого улучшения погоды не ожидалось. Мы продвигались к югу со скоростью не более одной мили в час, причем наше судно, по-видимому, испытывало сильнейшее напряжение из-за постоянной тяги буксира. Во второй половине дня погода немного стихла, и мы дали «Куниа» сигнал увеличить ход. К полуночи улучшение погоды стало еще более заметным.

На следующее утро, 4 января, мы выпустили почтового голубя, которого взял один из новозеландских матросов. С голубем послали краткое сообщение с описанием перехода, рассчитывая, что птица благополучно доставит нашу весточку в Новую Зеландию, до которой было 482 км. Вестник этот сделал один-два круга над судном, а затем взял определенное направление – прямо домой. Мы боялись только, что на него могут напасть альбатросы[33], которые в большом числе кружились за кормой, и на самом деле, как мы узнали впоследствии, голубь не долетел до дому.

Надежды, что погода изменится к лучшему, не оправдались – ветер снова начал усиливаться, и волны с силой обрушивались на борта парохода. Через несколько часов мы опять находились во власти ужасной бури. Оказалось, морские качества «Нимрода» недооценивались: в данном случае суденышко проявило все свои достоинства. По мере того как росла ярость бури, судно словно просыпалось от летаргического сна. Можно сказать, что оно стряхнуло с себя уныние, овладевшее им, когда впервые за сорок лет своей напряженной жизни оказалось вдруг прикрепленным к буксирному канату. Теперь, когда бушевавшая буря лишила канат какого-либо значения, кроме того, что он прибавлял судну остойчивость, «Нимрод» стал вести себя самостоятельно. Нельзя было не восхищаться, как он поднимался навстречу подходящим волнам. Его кидало вверх и вниз. Крохотным пятнышком в необъятном водном пространстве он взлетал на гребень гигантской волны, и нам, как с птичьего полета, открывался оттуда вид на пароход «Куниа», смело пробивавшийся сквозь хаос. Затем «Нимрод» погружался в ложбину между волн, мы различали только, как «в водяной пыли кренятся трубы и мачты» нашего защитника.

К концу дня те из членов экспедиции, которые еще не попали в лапы морской болезни, любовались поистине величественным зрелищем бури. Я никогда не забуду, как Бакли, искусный яхтсмен, часами стоял на юте[34], наслаждаясь разыгравшейся борьбой стихий и восхищаясь тем, как оба корабля сражаются с бурей. Профессор Дэвид также стоял на мостике, держась за мокрые поручни, поглощенный этим грандиозным зрелищем. В промежутках между порывами бури мы беседовали о многом. Заходил разговор о любимых поэтах, и, естественно, в этих условиях мы не раз вспоминали стихи Браунинга[35].

Настала ночь, тяжелая и мрачная. Впереди мерцал лишь едва заметный огонек на мачте «Куниа». Мы живо представляли себе, как там на мостике вырисовывается крепкая фигура капитана Ивенса, этого превосходного моряка, который стоял там среди водяных брызг, смелый, бдительный и спокойный, прилагая все силы к тому, чтобы помочь маленькому судну за кормой своего корабля. Мы могли только восхищаться удивительным уменьем моряка предугадывать все наши нужды и желания. Всю эту ночь буря была особенно сильной. Утром 5 января я велел капитану Ингленду просигнализировать «Куниа» вылить масло на воду, думая, что это поможет нам. До некоторой степени это, может быть, и помогло, но все же не настолько, чтобы защитить нас от волн, постоянно раскатывавшихся по палубе. Накануне я думал, что ветер достиг максимальной силы, но оказалось, что теперь, вечером, он был еще сильнее. Боковая качка «Нимрода» достигала более 50° отклонения от перпендикуляра в ту и другую стороны. Насколько больше, я не могу сказать, так как на шкале прибора, отмечавшего качку, было только 50 делений, а стрелка перешла эту черту. Если читатель возьмет карандаш и наклонит его под углом в 50° в одну, а потом в другую сторону, он получит представление о величине той дуги, которую описывали мачты и палуба «Нимрода». Естественно, что при подобных обстоятельствах крепким маленьким лошадкам приходилось до предела напрягать свои силы, чтобы только устоять на ногах. Подвешивать их на ремнях было нецелесообразно, так как лошади были приручены лишь наполовину, и когда мы попытались подвесить одну из них, то она просто обезумела от страха. Единственное, что нам оставалось – это стараться успокоить их, и, по-видимому, человеческий голос и прикосновение хорошо действовали на животных. Превосходно управлялся с ними Бакли, они, казалось, понимали, что он хочет помочь им.

Временами на небе с южной и восточной сторон появлялись просветы. 5 января впервые пошел мокрый снег. Ветер, дувший то с запада, то с юга или с юго-запада, стал очень холодным, и, несмотря на разгар лета, температура была около —13,3° C. Мы встретили также огромные массы плавучей травы, вероятно сорванной ветром с островов, расположенных от нас на юго-запад. При всем этом 5 января мы находились еще несколько севернее 50° ю.  ш., то есть на широте, соответствующей в нашем полушарии Южной Англии. Путь наш лежал прямо на юг, так как я хотел войти в плавучие льды примерно на 178° в.  д. По опыту предыдущих экспедиций мне было известно, что под этим меридианом льды бывают в меньшем количестве, чем далее к западу. Около 21 часа, когда нас особенно сильно качнуло, при наклоне судна в противоположную сторону одна из лошадей упала, повернулась на спину и не могла встать на ноги. Мы прилагали все усилия к тому, чтобы поднять несчастное животное, но в узком стойле нельзя было развернуться. Выводить же в полной темноте, когда волны раскатывались по палубе, лошадей из соседних стойл, чтобы снять перегородки и таким образом дать несчастному животному возможность подняться, было бы совершенным безумием. Волей-неволей пришлось ее оставить на ночь в таком положении в надежде, что с наступлением дня буря утихнет и при дневном свете мы сможем что-нибудь предпринять. Можно только изумляться живучести этого животного. Находясь всю ночь в скрюченном положении, постоянно окатываемая холодной водой, лошадь все-таки с жадностью съедала предлагаемое ей время от времени сено. Несколько раз она силилась встать на ноги, но это ей не удалось, и к утру она стала ослабевать.