Александра Коротаева - Наша счастливая треклятая жизнь

После похорон Валя отравилась. Выпила уксусную эссенцию. Ее с трудом нес в больницу дядя Виктор. Голова у нее в судорогах запрокидывалась, изо рта текла какая-то жидкость, ноги бесстыдно корячились, а сзади босиком по талому весеннему снегу бежала почти раздетая мать и истошно кричала. Валя выжила и продолжала жить, только подурнела и на лице появилась какая-то гримаса. Она стала похожа на мать. Издали можно было принять их за сестер. Встречая ее, я вежливо здоровалась, но старалась на нее не смотреть. Была какая-то неловкость оттого, что, вот, я живу себе, а ее ребеночек умер.

На главной аллее сажусь на скамейку, звоню по мобильному Катьке. Долго не берет трубку. Наконец взяла.

— Ты встала?

— Сейчас встану.

— Не сейчас, а сейчас же! Опоздаешь в универ!

— Мама, у нас первую пару отменили. Мне к часу.

— Все равно вставай!

— А ты где?

— В Ботаническом.

— Холодно?

— Дождь моросит.

— А что поесть?

— Блинчики.

— О-о-о!

— Вставай, слышишь?

— Мама, не будь занудой! Еще полчаса посплю и встану! Мам, деньги на телефон мне положи! Пожалуйста!

— Не собираюсь! Сама выйдешь и положишь!

— Какая ты вредная!

— А ты вставай!

— Да встала уже я!

— Точно?

— Ну, встану сейчас!

— Ладно, давай. Я еще не скоро.

— Давай.

Утро

Соседка тетя Полина каждое утро, ровно в восемь, выйдя на крыльцо, чихала десять раз. Это были местные куранты. По ней можно было сверять часы.

Мама всегда вставала раньше нас. Здорово было сквозь утренний сон слышать, как мама вбивает крем в щеки, шуршит газетами, разговаривает с кошками или стучит на швейной машинке. Или с веранды доносится звук натираемой на терке морковки. Или плюется яичница на сковороде…

Но были и менее радостные пробуждения. Мама входила в спальню и заводила волынку: «Интересно. Что же это получается? У меня две девочки, и обе спят. А вот Оля Кардонская уже давно встала, умылась, почистила зубы, позавтракала, сбегала за молоком, полила цветы, подмела палисадник и сейчас, наверное, уже на море. А мои девочки спят. Правильно. Зачем им вставать? Это Оля Кардонская рано встала, умылась, почистила зубы…» Мы нервно сбрасывали одеяла, свешивали ноги с кровати и ловили себя на мысли, что эта Оля Кардонская у нас сегодня точно дождется. А Оля была самая обыкновенная девочка: тихая, две косички, из полной благополучной семьи, и вообще ничего особенного. Бегала она плохо, интересного ничего не придумывала, голос слабый (гланды вечные). Когда мы с Нанкой, наигравшись до темноты — голова мокрая, лица красные, глаза шальные, — шли домой под маминым конвоем, мама, сердитая, со скакалкой в руке, приговаривала: «Вам бы только шлындать с утра до вечера! Оля Кардонская, наверное, уже уроки сделала и книжку давно читает! А им хоть бы хны! Босота, одним словом! Что из вас получится? Вот Оля Кардонская…»

Когда нам уже было за двадцать и жизнь в Городке осталась далеко позади, Нанка закончила консерваторию, а я училась в столичном театральном институте, и нам, как в детстве, хотелось утром подольше поспать, мама садилась на своего конька: «Интересно. Что же это получается? У меня две девочки, и обе спят…» Мы с Нанкой в один голос продолжали: «А что, Оля Кардонская уже встала, умылась, почистила зубы?» Мама смеялась: «А ну, вставайте! Мне без вас скучно! Вам бы только передразнивать меня. Смеются они над матерью!»

Первое сентября

Перед учебным годом в семьях, где были дети, начиналось нешуточное шевеление. Рано утром родители с озабоченными лицами вели за руку своих детей на школьный базар около местного рынка. Шумная толпа кипела, вспучивалась, перемещалась живыми жирными гусеницами от одного места к другому и, казалось, сжирала на своем пути все, что ей попадалось.

Вымученные покупками, но довольные, семьи возвращались домой, как вьючные ослы. Дети на радостях давали обещания приносить в новых дневниках только пятерки, а родители изо всех сил пытались убедить себя, что именно так и будет, предчувствуя обратное.

На торжественной линейке первого сентября, когда в воздухе уже ощущается чуть заметная осенняя прохлада, толпилась во дворе хорошо отутюженная черно-белая ученическая братия. Освежалась эта унылая картина вспышками красных галстуков и букетами цветов. Огромные головы георгинов соседствовали с тяжелыми пиками гладиолусов и серьезно отягощали тонкие руки новобранцев. Разноцветные астры пахли пылью и навевали тоску. Громкие приветственные речи учителей с трибуны ничего хорошего не обещали.

А всего в километре от школы стояло еще теплое море…

Нас было четыре подруги, и все мы попали в один класс. После первых в жизни уроков шли вместе домой. Тащили на себе тяжелые клеенчатые ранцы, теребили в руках атласные банты, сорванные мальчишками с наших голов. Усталые, потные от потасовок с новоявленными одноклассниками, шли молча. Дорога домой была не короткой: в гору, потом с горы мимо летнего кинотеатра, мимо генуэзских крепостей, мимо дома сторожихи буйков, бабы Фроси, через мост и вверх, мимо армянской церкви. На полпути догнала нас и пристроилась рядом толстая Маринка, которая была на год старше. «Привет, первоклашки! А вы материться-то хоть умеете?» — сразу спросила она. «Умеем», — устало ответили мы. «А ну-ка!» — потребовала Маринка. «Ну, сука там, блядь…» Перечисляли неохотно. «Мандавошка», — нашлась Лилька. «А громко можете?» Повторили погромче. «Эх, вы!» — огорчилась Маринка и вдохновенно заголосила на всю округу витиеватым матом. Выдохнула и побежала в гору, тряся косичками. Мы остались стоять, очарованные силой слова и такой бесшабашной смелостью. А с горы спускались курортники и с ужасом смотрели на нас.

Правда жизни

Когда мне надоедали куклы, я играла во взрослую жизнь. Становясь на табуретку, чтобы быть повыше, на голову обручем повязывала белую ленту и начинала переливать воду из одного стакана в другой. Продавщица газировки! Игра была увлекательной и долгой. К приходу мамы я оказывалась мокрой с головы до пят, а на полу — разливанное море.

Чуть позже нестерпимо захотелось стать кондуктором. Я ставила стулья в два ряда, как в автобусе, цепляла на шею сумку (вместо длинного ремня — привязанная к ручке сумки веревка). На палец — рулон самостоятельно сделанных билетов. И, покачиваясь между рядами, развязно повелевала: «Обилечиваемся, граждане! Проходим, не задерживаем посадочку!» Кокетничала с пассажирами и, проезжая ухабы, с трудом удерживала равновесие.