Алиса в русском зазеркалье. Последняя императрица России: взгляд из современности - Павел Валерьевич Басинский
”Наследник однажды подарил ей маленькую брошку. Сперва она приняла ее, но после решила, что подарка принимать нельзя… На детском балу в Аничковом дворце она потихоньку втиснула брошку в его руку. Цесаревич был очень огорчен и подарил брошку своей сестре Ксении…
Все это мило и трогательно, но напоминает какие-то детские игры. Имена на стекле… Подарил брошку, она ее вернула… Видимо, вспомнила суровое лицо бабушки Виктории. Впрочем, не знаю, что у нее было в голове. Но вот что я подумал… Мы много говорили о детских и подростковых годах Алисы и почти ничего о воспитании Ники. Есть устойчивая точка зрения, что он был слабовольным юношей, характер которого был изначально подавлен его властным отцом.
Отцы и дети
КБ: Судя по воспоминаниям полковника Олленгрэна, это правда. Его отец – большой, громогласный, прямолинейный богатырь – был для него почти богом. Но как бы Ники ни старался ему угодить, все выходило не так. Детские шалости Ники отец судил как проступки взрослого человека.
Однажды мальчики – Володя Олленгрэн и Ники – поссорились из-за красного шарика, надутого гелием. Ники, забавляясь, лопнул шарик. От обиды Олленгрэн накинулся на него и стал драться, но соперник не мог ответить на удары, потому что у него случился приступ смеха. На следующее утро он подговорил брата Георгия отомстить драчуну. На катке во дворе Аничкова дворца мальчишки вырыли «волчью яму», в которую Олленгрэн и попался. Проходивший в это время мимо отец, тогда еще великий князь Александр Александрович, поинтересовался, что произошло, и, услышав рассказ Ники, сильно рассердился:
”Великий Князь строго все выслушал и необыкновенно суровым голосом сказал:
– Как? Он тебя поколотил, а ты ответил ему западней? Ты – не мой сын. Ты – не Романов. Расскажу дедушке (Александру II. – К. Б.). Пусть он рассудит.
– Но я драться не мог, – оправдывался Ники, – у меня был хохотун.
– Этого я слушать не хочу. И нечего на хохотун сваливать. На бой ты должен отвечать боем, а не волчьими ямами. Фуй. Не мой сын.
– Я – твой сын! Я хочу быть твоим сыном! – заревел вдруг Ники.
– Если бы ты был мой сын, – ответил Великий Князь, – то давно бы уже попросил у Володи прощения.
Ники подошел ко мне, угрюмо протянул руку и сказал:
– Прости, что я тебя не лупил. В другой раз буду лупить.
(Илья Сургучев. «Детство Императора Николая II»)
Можно было бы сказать, что это просто одна из сценок детского воспитания, если бы это не засело в голове у Николая и не мучило его спустя многие годы, в чем он и признался при встрече с уже взрослым Володей Олленгрэном на смотрах в Севастополе в 1916 году. Улыбаясь, он сказал: «За это дело мне отец такую трепку дал, что до сих пор забыть не могу. Это была трепка первая и последняя. Но, конечно, совершенно заслуженная».
В другой раз отец поймал мальчиков за курением самокруток и, так как Ники отрицал свою вину, назвал его девчонкой. Мы знаем, что в будущность императором Николай II был заядлым курильщиком и редко выпускал папиросу из рук. Но в возрасте двадцати одного года он еще оглядывался на отца и боялся курить. В дневнике 1889 года Ники писал: «Не выдержал и начал курить, уверив себя, что это позволительно…» Позволительно – кем? Совершеннолетнему-то юноше!
Отец воспитывал сына сурово, со своим представлением о том, каким должен быть будущий наследник. Ему хотелось сделать мини-копию себя, способного взвалить на свои плечи тяжелую ношу управления большой страной. Но все шло не так. Ники по характеру вышел не в отца. Он был скрытен, мистически религиозен, слишком добр, с обходительными манерами.
По словам Олленгрэна, в нем было что-то от «ученика духовного училища». Его заветным желанием было «облачиться в золотой стихарик (церковная одежда для прислуживающих в алтаре во время богослужения. – К. Б.), стоять около священника посередине церкви и во время елеопомазания держать священный стаканчик». В то же время Николай в совершенстве знал английский, французский, немецкий и датский языки. Он был прекрасно обучен европейскому этикету. Со стороны его можно было принять за настоящего англичанина. Это, к слову, и очаровало юную гессенскую гостью в 1884 году.
Мальчик искал любви и поддержки отца. Но в этом он терял самого себя, веру в свои собственные решения, в свои идеалы, в свои стратегии. Он будто жил всегда с оглядкой. Как подумал бы о нем отец, что сказал бы, осудил бы или похвалил? В будущем, принимая решения, он слишком долго будет колебаться и при этом принимать решения самые неожиданные, чтобы не казаться слабым. Словно застрянет где-то в детстве, где доказывает отцу, что он – «настоящий Романов», «его сын» и не «девчонка».
Однако много позже Александра Федоровна в разговоре со своей подругой Лили (Юлией) Ден скажет о муже: «Он смог побороть в себе свою горячую романовскую кровь».
Это стало своего рода его внутренней целью – победить в себе то, что досталось от отца, его горячий нрав.
ПБ: Вечная проблема – психологическая зависимость сына от отца даже после его смерти. Ведь об этом и «Гамлет» Шекспира. Между прочим, Гамлет, одержимый местью за отца, в результате погубил Датское королевство.
Но при этом молодой Николай обожал военное дело, был отличным офицером, отменным наездником, пловцом и спортсменом. Это был физически сильный и красивый молодой человек…
КБ: Да, было в кого влюбиться! Голубые, распахнутые глаза будущего царя отмечали все современники. Ники был очаровательным мальчиком и обаятельным юношей. Вот как о первой встрече с кузеном вспоминал его ровесник великий князь Александр Михайлович (Сандро), будущий муж его сестры Ксении:
”Длинная лестница вела от дворца прямо к Черному морю. В день нашего приезда, прыгая по мраморным ступенькам, полный радостных впечатлений, я налетел на улыбавшегося маленького мальчика моего возраста, который гулял с няней с ребенком на руках. Мы внимательно осмотрели друг друга. Мальчик протянул мне руку и сказал:
– Ты, должно быть, мой кузен Сандро? Я не видел тебя в прошлом году в Петербурге. Твои братья говорили мне, что у тебя скарлатина. Ты не знаешь меня? Я твой кузен Ники, а это моя маленькая сестра Ксения.
Его добрые глаза и милая манера обращения удивительно располагали к нему. Мое предубеждение в отношении всего, что было с севера, внезапно сменилось желанием подружиться именно с ним. По-видимому, я тоже понравился ему, потому что наша дружба, начавшись с этого момента, длилась сорок два года…
Ничто не может изгладить из моей памяти образа жизнерадостного мальчика в розовой рубашке,
