Повесть о неподкупном солдате (об Э. П. Берзине) - Гунар Иванович Курпнек
— Значит, незнакомцем был Рейли?
— Какой быстрый! Предположительно — был. — Петерс задумчиво взглянул на друга и, как бы размышляя вслух, продолжал: — Что им от тебя надо? На днях встретил Петерсона. Рассказал, что кто-то из чекистов интересовался твоей биографией… По телефону…
— Ничего не понимаю!
— Я опросил своих — никому твоя персона не нужна. Понял?
— Не совсем…
— Эх ты, медведь! — рассмеялся Петерс. — Звонили-то оттуда, — он сделал ударение на последнем слове. — Кто-то собирается втянуть тебя в какую-то игру…
Разговор этот произошел перед самым отъездом и Москву.
Часть вторая
Первая весна
Шла весна. Первая весна Нового мира.
Она пришла, как приходят все весны, — с грохотом ливневых гроз, с могучим шумом половодья, с грачиной перебранкой на верхушках берез.
Неповторимая.
Потому, что была первой.
Первой в истории Советской России.
Голодная, разутая, она бродила в гулкой тишине опустевших заводских цехов, шла за плугом крестьянина, перепахивавшего помещичьи межи, стиснув зубы, почти безоружная, рвалась в контратаки против отборных офицерских полков на Юге, на Западе, Севере и Востоке.
Она была везде — весна!
На фронте…
На германском фронте весна ознаменовалась вдруг наступившей тишиной. Тишиной, в которой взмученные, изболевшиеся сердцами солдаты услышали журавлиное курлыканье — могучий клич стосковавшейся земли.
3 марта был подписан мирный договор между Советской Россией и странами австро-германского блока.
Двенадцать дней спустя конференция премьер-министров и министров иностранных дел держав Антанты в Лондоне приняла решение не признавать Брестский договор и высказалась за развертывание военной интервенции в Советской России.
Господ дипломатов нимало не смутило, что интервенция фактически началась неделей раньше. 9 марта в Мурманском порту с крейсера «Глори» высадился английский десант.
Англичане торопились.
Они всегда торопятся, когда представляется возможность урвать кусок «во имя короля».
Французы отстали на 9 дней. Их крейсер «Адмирал Об» вошел в Мурманск 18 марта.
Потом пришли японцы и американцы. Им тоже нужен был свой кусок. Японскому императору — свой, императорский. Американской «демократии» — свой, «демократический».
Шла весна восемнадцатого года.
Первая Советская весна.
1
Над Новодевичьим монастырем кричали галки. Хриплые голоса их, казалось, не в состоянии были потревожить сонную одурь московской окраины. Привычными оставались и устои околомонастырской жизни. Беззвучно, как тени, скользили монахи и монахини, истово крестились на златоглавые купола извечные странники и странницы. Кудревато, как летом, ползли по небу весенние облака. Плясали зайчики в грязных лужах.
Непривычная эта картина с мертвящим покоем и ханжеской святостью в первое время навевала на Эдуарда Петровича злую тоску. Хотелось ворваться в монастырь и крикнуть там, чтобы всем богам тошно стало:
— Граждане! Что вы делаете! Опомнитесь!
Куда там! Приходилось часами сидеть в казарму, наблюдать, как стрелки чистят орудия, вести бесконечные споры со снабженцами по поводу снарядов, хомутов и лошадей. Каждый вечер Берзин выслушивал до зубовного скрежета однообразный рапорт дежурного о том, что в первом легком артиллерийском дивизионе никаких происшествий не произошло. Никаких происшествий!
А кругом — революция. Со всех сторон лезут враги… Голод, разруха. Берзину хотелось действовать, а тут…
Петерс строго-настрого приказал: в городе появляться как можно реже. Изредка присылал коротенькие записки: жди, не волнуйся. Справлялся о рыжем парне.
— Он тебя обязательно разыщет!
И верно. Однажды, когда Эдуард Петрович шел в горсовет— для дивизиона надо было изъять лошадей у московских извозчиков — у Манежа его остановил неожиданный окрик:
— Эдуард Петрович! Сколько лет!
Это был Аркашка. Если бы не предупреждение Якова Христофоровича, Бёрзин посчитал бы эту встречу случайной. Но Аркадий признался:
— Искал я вас. По всем казармам. Латышей повидал — тыщу! Боевые ребята.
— Зачем же я вам понадобился?
— Думал, может, чем помочь надо… Харчишки там… Или одежонкой…
— С чего бы это? Мне ничего не надо. Спасибо.
— Я ведь не за так, — проникновенно заговорил Аркашка. — Поучили бы вы меня… А я бы за это… Воблы, скажем… или солонины.
— Чему же мне вас учить? Стрелять? И так умеете…
— Стрелять, это верно, могу. А вот чтобы по всем правилам человека с ног… Как Алеху… Помните? Вот бы мне так уметь!
— Боксу, значит, хотите обучиться?
— Вот-вот!
— А зачем вам бокс?
Аркашка воровато огляделся и, вплотную придвинувшись к Берзину, задышал на него перегаром:
— Агент я! Понимаете, агент Чека. Вот, смотрите, — он достал из кармана плотную бумагу, протянул Берзину. — Агент Чека!
— Агент? Это здорово! — Эдуард Петрович не верил своим глазам, вчитываясь в скупые строки удостоверения.
Черным по белому там было написано: «Александр Валеев — сотрудник ЧК».
«Нахально работают», — подумал Берзин, а вслух произнес:
— Ну, раз такое дело — придется дать вам пару уроков.
— Вот спасибочко-то! Век буду помнить!
Договорились встретиться послезавтра у Балчуга.
Вернувшись в казарму, Эдуард Петрович написал Петерсу коротенькую записку: «Встретил рыжего. Просил обучить его боксу. Как быть?» и послал с нарочным на Лубянку. Возвратившись, тот доложил:
— Приказано ждать. Будет сам вечером.
Время тянулось мучительно медленно. Из открытого окна доносился крик галок. Визгливый женский голос монотонно, с какой-то щемящей грустью все звал и звал:
— Гееенка! Ужинаааааать! Гееенка! Ужинаааать!..
Потом, врываясь в обыденные замоскворецкие звуки, донесся четкий ритм маршировавших стрелков.
— Вихри враждебные веют над нами…
Лилась песня. И с акцентом произносимые слова ее показались Эдуарду Петровичу вдруг необычно близкими. Он не всегда вдумывался в смысл популярных песен, хотя и любил их напевать. Но в этот предвечерний час необыкновенно остро воспринял именно слова, а не мелодию знаменитой «Варшавянки».
— В бой роковой мы вступили с врагами…
Когда он кончится, этот бой, и что ждет нас там, впереди? Роковой бой? Почему, собственно, роковой? Да, для врагов, для темных сил — роковой.
Вот и он вступил в свой бой. «Свой бой!» Эдуард Петрович представил себе, как под личиной бывшего офицера, ненавидящего Советскую власть, он проникает в змеиное логово врагов и… Какую маску надеть на себя? Может, прямо сказать — я, мол, всегда был против большевиков? Ждал, дескать, только случая, чтобы перейти на вашу сторону…
Петерс с одного взгляда понял, что переживает его друг. Молча поздоровался, уселся на койку, закурил:
— Встретились, значит? Рассказывай!
Берзин поведал о встрече с Аркашкой. Петерс некоторое время молчал, потом с досадой хлопнул себя по колену:
— Не пойму, за дураков, что ли, они нас принимают. Прямо не верится, что за спиной этого Аркашки стоит матерый волчище Рейли…
— Чем ты недоволен? Может быть, я…
— Ты тут ни при чем, —
