Эльдар Рязанов - Евгений Игоревич Новицкий
Ни своей всегдашней приподнятости, ни даже смешливости Рязанов никогда не стыдился; с самого начала работы в художественном кино он осознал, что для комедиографа восприимчивость к юмору — не порок, а огромное преимущество. «Когда меня в 1956 году буквально из-под палки заставили снимать „Карнавальную ночь“, я воспринимал это как недоразумение, — писал Эльдар Александрович в автобиографической книге „Грустное лицо комедии“, вышедшей в 1977 году. — Я и комедия? Это было на самом деле уморительно! Я знал, что у меня самое обыкновенное, ничем не выдающееся чувство юмора. Единственное, чем я обладал, — смешливостью. Когда при мне рассказывали анекдот, я всегда хохотал первым, то есть был восприимчив к забавному, но не больше. А здесь требовалось сочинять, рождать, выдумывать веселое, комичное, остроумное.
В комедии каждая сцена должна вызывать хохот. Но как узнать еще во время съемки, смешна та или иная выдумка или нет? В павильоне все заняты делом. Практически единственным зрителем у артистов оказывается режиссер.
Стоя около камеры, я командовал: „Мотор!“ Комедийные актеры играли, а я давился от смеха, чтобы своим фырканьем не испортить дубль. Когда кадр кончался, я, гогоча, кричал: „Стоп!“
Мое частое хихиканье вызывало недоумение окружающих. Директор картины Маслов уходил в кабинет и с тоской смотрел в стену: денежный перерасход огромный, в сроки группа не укладывается, экономическое положение ужасающее. На каждом директорском совещании ему всыпали по первое число — мы отставали от плана. Ни у кого не было сомнений: фильм обречен на провал! А никому не известный молодой режиссер, вместо того чтобы рыдать, все время надрывает тогда еще маленький животик.
Потом я обратил внимание: в тех местах, где было смешно мне, как правило, веселился и зритель. Я понял, что присущее мне ординарное, обычное, нормальное чувство юмора является верным критерием для оценки комедийности эпизода.
Я обозвал это свое качество непосредственной реакцией, зрительской свежестью, наивностью, что ли. Для меня стало очень важным сохранить его в себе и для будущих фильмов. Конечно, с возрастом и опытом моя реакция на мною же выдуманные эпизоды стала посдержаннее, поскромнее, чем во время съемки первой картины. Но я и нынче продолжаю культивировать в себе чувство зрительской непринужденности. Мне лично оно очень помогает правильно оценивать юмористическую насыщенность кадра или сцены».
Невероятная энергичность Рязанова, присущая ему до самых последних лет жизни, во время съемок «Карнавальной ночи», по счастью, не уходила в один только хохот. Он ставил картину не только с превеликим трудом, но и с непрестанным энтузиазмом, хотя вне съемочной площадки никакие хорошие новости его не ждали — оттого и настроение в нерабочее время у него неизменно портилось. Так продолжалось до самого завершения съемок.
Иные члены съемочной группы столь часто бегали к Пырьеву жаловаться на неопытного юнца-постановщика, которому директор благоволил, что того взяли сомнения: уж не просчитался ли он, поставив на Рязанова? К этому моменту была отснята (а фактически еще и переснята заново по пырьевскому приказу) уже половина фильма — и Иван Александрович принял решение собрать худсовет по «Карнавальной ночи». Пускай, мол, материал отсмотрят виднейшие режиссеры «Мосфильма» — уж на их-то коллективный вердикт можно будет положиться.
Худсовет собрался, присутствовал на нем и Рязанов. Его заранее насторожило, что среди маститых режиссеров, пришедших смотреть материал «Карнавальной ночи», не было ни одного комедиографа. Показ мэтрам сцен будущего фильма, уже одобренных Пырьевым, прошел в гробовой тишине. После этого слово взял Сергей Юткевич, один из самых именитых кинематографистов того времени. Нимало не смущаясь перед находящимся здесь же коллегой-дебютантом, Юткевич стал говорить, что материал откровенно безобразный, режиссер явно бездарный и фильм, несомненно, окажется позором «Мосфильма». Свое выступление он закончил конкретным предложением: поскольку деньги на производство затрачены уже немалые, а завершать эту кошмарную картину за Рязанова ни один уважающий себя режиссер не станет, то придется все оставить как есть. Дескать, пусть этот бесталанный Рязанов доделывает свою никчемную работу, а потом уж «Мосфильм» с ним, вероятно, навсегда распрощается. Все прочие члены худсовета дружно согласились с оратором.
Лишь через несколько лет Рязанову откроется истинная причина нападок мастера на его дебютную ленту: «…тот же С. И. Юткевич безудержно хвалил мой следующий фильм „Девушка без адреса“, когда художественный совет принимал картину. „Девушка без адреса“ была откровенно слабее „Карнавальной ночи“, и я не понял такой необъективности С. И. Юткевича. Мне объяснили, что тогдашний его выпад по поводу „Карнавальной ночи“ был направлен не столько против меня, сколько против Владимира Полякова, одного из соавторов сценария, который сочинил ехидную поэму, где высмеивал угоднический круговорот вокруг Ива Монтана, приезжавшего к нам в страну с гастролями в 1956 году. И Юткевич был одним из объектов издевки. Мне, молодому режиссеру, принимающему все за чистую монету, подобное не могло даже прийти в голову. Но каждому из нас, как выяснилось, не чуждо ничто человеческое. Потом, все остальные годы, с Сергеем Иосифовичем у меня были ровные, доброжелательные отношения…»
А вот многоопытный Иван Пырьев, конечно, не купился на эту беспочвенную инвективу. Узнав о реакции худсовета, директор хмыкнул — и решил показать материал еще одному человеку, на сей раз такому, которому он абсолютно доверял. Речь шла о блистательном Михаиле Ромме, чья репутация во все времена была заслуженно кристальной. Ромм был непререкаемым авторитетом не только в вопросах чести и морали, но и в художественной оценке произведений своих коллег.
Рязанов отправился и на этот просмотр. На этот раз они были в зале вдвоем, сидели рядом. Реакция Ромма на все ту же половину будущей «Карнавальной ночи» была вполне сопоставима с эмоциональным восприятием своей работы самим Рязановым. Ромм поминутно корчился от смеха, одобрительно толкал Рязанова локтем, а в особо смешных моментах даже падал со стула от одолевающего его веселья. Пленка закончилась, включился свет. Ромм встал и с уважительным одобрением посмотрел в глаза Рязанову. Затем, не говоря ни слова, покинул помещение. После этого Эльдара на студии перестал кто-либо тревожить вплоть до завершения съемок картины.
И по этой причине, и по той, что все схватывающий на лету Рязанов очень быстро разобрался, как именно следует снимать комедию, работа над второй половиной «Карнавальной ночи» прошла и легче, и быстрее. Даже самые недоброжелательные члены съемочной группы в конце концов убедились, что молодой режиссер оказался абсолютно на своем месте.
Сегодня кажется совершенно очевидным, что столь новаторскую для того времени ленту и должен был снимать начинающий перспективный талант, а вовсе не умудренный и убеленный сединами мэтр. Даже у корифея музыкальной комедии Ивана Пырьева, окажись он режиссером «Карнавальной ночи», пожалуй, получилось бы нечто куда более тяжеловесное, чем то легчайшее,
