Они украли бомбу для Советов - Долгополов Николай Михайлович

— Вы же ехали наверняка по чужим паспортам.

— По-моему, мы были миссис и мистером Бриггс. Но за время некороткого путешествия могло произойти что угодно. Может, нас уже искали по всей Европе. Короче, мы были задержаны немцами, высажены из поезда и получили приказ от немецкого офицера: «Следуйте за мной!» Задержали нас около полуночи в субботу, было три часа утра, а мы еще торчали на станции. Офицер названивал в американское генконсульство, и, к нашему счастью, телефон не отвечал: уик-энд для дипломатов - святое. Однако как же глупо было попасться вот так, после всего, что мы сделали и после стольких миль пути. С другой стороны, могли затормозить и в аэропорту. Еще не арест, но очень рядом. Надо было действовать, что-то предпринимать, и жена подняла типично американский скандал — орала на немцев: «Кто в конце концов выиграл войну — Штаты или вы? Не имеете права задерживать американскую делегацию!» Знаете, это в стиле Хелен: чем труднее ситуация, тем лучше она ориентировалась и решительнее действовала. А уж голос у нее был в те годы громкий. И напуганные пограничники привели какого-то заспанного малого — сержанта Ю Эс Арми. Тот спросонья быстро вошел в наше положение. Оно было еще более нелегким, чем ему могло представиться, и парень обратился при нас по телефону к своему военному начальству. Но и там ответили, что генерал, от которого все зависело, приедет в 9 утра. Сержант нам сочувствовал, откуда-то притащил чудное вино «Либе фрау Мильх», и мы с ним принялись отмечать наш идиотский арест или нечто вроде того. Жена пригласила двух задержавших нас офицеров-немцев. Лона разошлась, «Либе фрау» поглощалось все быстрее, однако генерала не было ни в 9, ни в 10, наверное, загулял, как и мы. Сержант попытался запросить насчет нас кого-то в Мюнхене. Кажется, мышеловка захлопывалась.

И вдруг пришел он, шанс. Каждый разведчик всегда его ждет, а шанс изредка появляется, но чаше всего нет. Но тут внезапно возник: во-первых, закончилось вино, во-вторых, сержант торопился на свидание к спасшей нас незнакомой Гретхен, в-третьих, немецкие офицеры-пограничники напились и по команде нашего соотечественника с трудом поставили неразборчивые закорючки в паспорта таких компанейских супругов-американцев. И, в-четвертых, почему-то как раз подоспеть поезд на Прагу, и рыжий сержант нас в него посадил. Был столь любезен, что даже забросил на полки наши чемоданы. Короче, 7 ноября 1950 года мы отмечали в Праге.

— Уж там вас встречали как героев.

— Что-то не сработало, в Праге никто нас не ждал. Праздники, связаться с кем-либо сложно. Но уже в гостинице мы почувствовали себя в безопасности. Нас, правда, напугал страшный стук в дверь: но то была всего лишь горничная, вежливо осведомившаяся, не нужен ли телефон американского посольства. Хелен почему-то сказала, что нет. В Праге мы провели месяц.

— Почему так долго?

— В силу разных довольно сложных обстоятельств. Ждать в Праге, как вы, вероятно, догадываетесь, было лучше, чем где-нибудь в Париже. И, наконец, самолет Прага — Москва.

— Вот уж где, готов спорить, вас принимали с достойными почестями.

— Проспорили. Как и в Праге, во Внуково никто не встречал, расстроились, в голову лезла дурацкая мысль: «А может, дядюшка Джо арестовал товарищей, с которыми мы работали?» Прошли паспортный контроль, таможню — никого. Видя наше смятение, у выхода из аэропорта вежливый юноша предложил подвезти в посольство США. На площади шофер автобуса вызвался подбросить туда же — далось же чехам и русским это посольство! Мы отмахнулись от любезных предложений, попросили остановить около единственной гостиницы, о которой слышали. В «Национале», теперь я понимаю наше страшное везенье, поселили в неплохом номере.

Наступил вечер, русских денег не было: от наших долларов отказывались с испугом, будто мы хотели купить на них военные секреты. С некоторыми усилиями заказали в комнату чай с сухим печеньем. И тут к нам ворвались друзья из нашей Службы. Теперь мы были дома и пили нечто покрепче хрупкой «Фрау Мильх».

…Так бесследно исчезли из квартиры на 71-й Ист-стрит Лона и Моррис Коэны. Отец Морриса через некоторое время со вздохом сообщил знакомым, что сын с женой покинули Штаты, чтобы попытать счастья в иных краях, и закрыли свой банковский счет. По-ньюйоркски сие обозначает уплыть с концами…

— Хорошо, вы добрались до СССР. Что было дальше? Вам и Хелен предложили продолжить сотрудничество?

— Это вопрос чисто профессиональный. Я оставляю его без ответа.

Придется ответить мне, отдав дань уважения человеку, и в 84 года не забывшему принцип: не рассказывать, чего нельзя. Немного отдохнув, Коэны три с лишним года штудировали с советскими преподавателями то, чему 12 лет обучались на курсах самоподготовки в США, а именно — работу разведчика.

Как бы то ни было, под Рождество 1954 года в доме № 18 по Пендерри Райз в Кэтфорде, что на юго-востоке Лондона, обосновалась милая семейная пара — Питер и Хелен Крогеры приехали в Великобританию из Новой Зеландии. Глава семьи приобрел небольшой букинистический магазинчик поблизости. Дело у него поначалу двигалось вяловато. Иногда путался не в книгах — здесь-то он был как раз и силен, а в финансах. Соседи и те поняли, что интеллигентный, мягкий Питер — букинист из начинающих. Резидент-нелегал Конон Молодый, он же бизнесмен Гордон Лонсдейл, отлично знакомый Коэнам-Крогерам по совместной деятельности в США пол псевдонимом Бена, придерживался прямо противоположного мнения. За шесть лет в Лондоне трио успело многое.

Они стали профессионалами еще в США. Официальный статус разведчиков получили в Москве, в 1961 году их арестовали в Англии. Но что было до этого? Почему приходят в разведку? Что — или кто — подталкивает к трудному жизненному решению?

В годы могучей веры в великое пришествие коммунистического завтра задача по привлечению новых кадров была несколько упрошена. А фашизм еще резче подтолкнул многих, даже от марксизма-ленинизма далеких, в объятия Страны Советов. «Пятерка» из Кембриджа, Радо, Зорге… работали со страхом, с совестью и с парадоксальным по нынешним временам бескорыстием. Им «платили» идеологией, которую они разделяли. Эта волшебная штучка была для них поважнее банкнот. Франко, гражданская война в Испании, интербригады объединили и спаяли тысячи антифашистов, невольно превратив их в огромный подготовительно-отборочный класс советской разведшколы. Оттуда, из Испании, в ряды бойцов-невидимок шагнули десятки наипреданнейших. Вопрос-то стоял просто: фашизм или демократия с неизбежным присутствием красного-красного флага. Многие выбирали красный, хотя бы потому, что коричневое было отвратительнее.

Коэн прошел по всем ступенькам, ведущим в друзья СССР. Член Лиги молодых коммунистов, еще в детстве слышавший на нью-йоркской Таймс-сквер Джона Рида («Это лучший оратор в моей жизни»). Студент-агитатор, расклеивающий ночью листовки в студенческом кампусе. Распространитель компечати и штатный парторганизатор. Он получил диплом преподавателя истории, но курс исторических истин осваивал на гражданской, в Испании, куда отправился сражаться под именем Израэля Ольтманна. Ему везло и не везло, он стрелял, убивал, а в сражении при Фуэнтес д'Эбро был ранен в обе ноги. Его отправили в госпиталь и четыре месяца лечили в Барселоне. Он уже сам выхаживал лежачих, проклинавших Франко, который одерживал победу за победой. Вот тут-то в 1938 году выздоравливающих числом 50–60 отправили прямо на грузовике в двухэтажный особняк, картину с которого Моррис так упорно демонстрировал мне в прихожей. Особнячок и довел Коэна до Москвы. Он оказался третьим из американцев, которых вызывали «на интервью»: «Сомневаюсь, чтоб все, с кем говорили, пошли в Службу. Я — пошел».

Считается, будто с ним беседовал уже упоминавшийся нами резидент НКВД Александр Орлов и Моррис — его последняя вербовка. Тотчас после этого Александр Михайлович пропал: опасался — и обоснованно — вызова в сталинские пенаты, ареста и потому только после войны всплыл не где-нибудь, а в Штатах. Как я уже рассказывал, никого из бывших своих не выдал, хотя опубликовал несколько книг с воспоминаниями, ставшими бестселлерами. На Орлова модно ссылаться. Книги его на Западе превратились как бы в учебные пособия, и высказываемые в них суждения непререкаемы-неприкасаемы. Однако Коэн в разговоре со мной версию об Орлове высмеял. Был другой человек и другая беседа в том особнячке с четырьмя колоннами. Но результат тот же: в 1939 году, когда развернулась в Нью-Йорке международная выставка, в кафе от нее неподалеку к нему подсел приехавший из Москвы студент. Затем приятный паренек как-то заглянул в его скромное нью-йоркское жилище и протянул сломанную расческу.