Николай Байбаков. Последний сталинский нарком - Валерий Викторович Выжутович

Молча ходил по кабинету, внимательно слушал, порой останавливался перед каждым из оппонентов, пристально всматривался в лицо то одного, то другого, щурился, потом недовольно поморщился и негромко проговорил:

— Ладно, вы поспорьте, а мы послушаем.

Спорщики мгновенно умолкли. Сталин глядел на них и ждал. В кабинете стало тихо.

— Трубы, о которых идет речь, — первым прервал молчание Тевосян, но уже ровным, спокойным голосом, — получают при бурении скважин слишком большую нагрузку и лопаются. Пробовали изготавливать даже из орудийной стали — все равно не выдерживают.

— Что же будем делать? — спросил Сталин.

— Будем осваивать, — неопределенно ответил помрачневший Тевосян.

Сталин строго посмотрел на него, но тут же, усмехнувшись, произнес:

— Не получается ли у вас, товарищ Тевосян, как у того старичка, который женился на очень молодой, мучил ее и сам маялся? Лучше скажите, что нужно, чтобы изготовлять эти трубы качественными?

Тевосян немного помолчал, что-то обдумывая, а потом попросил выделить 300 тонн молибдена.

— А что вы скажете, товарищ Вознесенский? — Сталин повернулся в сторону председателя Госплана, но Н. А. Вознесенский твердо стоял на страже остродефицитных, редких материалов.

— Молибден весь распределен по наркоматам. Имеется лишь НЗ — неприкосновенный запас, — сухо ответил он.

Решение насущного вопроса явно заходило в тупик. Байбаков почувствовал, что ему нужно вмешаться в разговор, и сказал:

— Каждая поломка труб вызывает аварию, устранение которой обходится в десятки тысяч рублей, а иногда такая авария приводит вообще к ликвидации бурящейся скважины.

Этот довод показался Сталину убедительным, и он опять обратился к Вознесенскому.

— Товарищ Вознесенский, а для чего создается НЗ? — спросил Сталин и сам ответил: — Для того создается, чтобы все-таки есть, питаться, когда есть больше нечего. Не так ли? Давайте выделим 300 тонн молибдена, а вас очень попросим восстановить это количество в НЗ.

Вячеслав Михайлович Молотов. 1930-е [РГАСПИ]

Помолчав, Сталин посмотрел на озабоченного этим разговором непроницаемого Молотова:

— Вячеслав Михайлович, проголосуем?

Молотов согласился. Дело было решено.

В том, что Сталин всесторонне готовился к подобным совещаниям, Байбаков убеждался не раз. Ему помнится, например, как во время выступления начальника Краснодарского нефтекомбината С. С. Апряткина Сталин спросил его, каковы общие запасы нефти в Краснодарском крае. Апряткин назвал цифру — 160 миллионов тонн. Сталин попросил его «расшифровать» эти запасы по категориям. Начальник комбината не помнил точных данных. Сталин изучающе посмотрел на него и укоризненно произнес:

— Хороший хозяин, товарищ Апряткин, должен точно знать свои запасы по их категориям.

«Все мы были удивлены конкретной осведомленностью Сталина. А начальник комбината сидел красный от стыда, — вспоминал Байбаков. — Это был урок и ему, и всем нам».

Байбаков рассказывает, как однажды случился такой казус: вставший для выступления начальник Грознефти Кочергов словно окаменел и от волнения не мог вымолвить ни слова, пока Сталин не вывел его из шока, успокаивающе произнеся:

— Не волнуйтесь, товарищ Кочергов, мы все здесь свои люди.

В тот вечер, когда они возвращались из Кремля в наркомат, управляющий трестом «Ворошиловнефть» Христофор Мосесович Сааков сказал Байбакову:

— Всех я слушал внимательно. И ведь, пожалуй, только вы один вели себя совсем спокойно. Так уверенно, ничуть не теряясь, как у себя дома, отвечали на вопросы Сталина.

«Мне было тогда 29 лет, — напишет потом Байбаков, — и, конечно, услышать такое о себе, что ни говори, приятно».

«Клава, у меня нет времени на ухаживания»

Эти 29 лет — возраст выхода Байбакова на властные высоты — акцентируются им исключительно в деловом контексте: дескать, несмотря на молодость, уже занимал большой пост, бывал на совещаниях с участием вождя и даже получал подчас высочайшее одобрение. Но 29 лет — это же возраст любви, веселых компаний, раздольных пирушек, всего, что потом вспоминается как дорогое и невозвратное. Что же мог Байбаков в те годы сказать о своей личной жизни? Только одно: «Моя личная жизнь — работа и еще раз работа». В одной из его книг читаем: «Даже в кино пойти было некогда. Круг личных друзей сузился до тех, с кем я работал, но и нам некогда было встретиться за накрытым столом. Мы не выделялись среди других ничем, даже одеждой».

Однажды его затащил в ресторан хваткий начальник хоз-управления наркомата — отметить в дружеском кругу свой день рождения. А наутро Байбакову позвонил Берия (тогда — первый заместитель председателя Совнаркома) и «по-отечески» вкрадчиво спросил:

— Байбаков, где ты был вчера?

— Как где? На работе.

— А после работы?

— Был в «Национале» на дне рождения моего товарища.

— Что за бардак! Нам только и не хватало, чтобы наркомы и их замы шлялись вечерами по ресторанам!

— Но что особенного я себе позволил?

— Чтобы этого больше не было!

С тех пор Байбаков, будучи замнаркома, ни разу не бывал в ресторане. Не ходил, впрочем, в бытность его работы с Кагановичем ни в кино, ни в театр: «Отдыхать доводилось только

урывками, чтобы хоть чуть отдышаться, выспаться. Выходных и отпусков тоже не было. Все рабочие дни были расписаны буквально по минутам, но все равно времени не хватало. День сливался с ночью».

Однажды Каганович вдруг обратился к управляющему делами наркомата, показав рукой на Байбакова:

— Вот у нас молодой человек: ему уже стукнуло двадцать девять, а он до сих пор не женат.

— Лазарь Моисеевич, но вы же не даете мне даже вечером отдохнуть.

— Ладно, — сказал Каганович, окинув своего заместителя цепким взглядом, и, обращаясь к управляющему делами, добавил: — Байбаков чтобы в субботу вечером не работал.

Как дальше развивались события на его личном фронте, Байбаков рассказал спустя много лет:

«У меня на примете уже давно была одна симпатичная девушка. Встречались мы с ней второпях, мельком, я и сам не знал толком, всерьез ли она нравится мне. Не было времени разобраться. Но в первый же свободный субботний вечер после полученного мной “благословения” Кагановича я встретился с ней, решив познакомиться с ее родителями. Перед этим, согласно заведенному в наркомате порядку, я сообщил секретарю, куда ухожу, и назвал номер телефона. Родители этой девушки приняли меня радушно, как долгожданного гостя. Даже стол накрыли. Только стали мы усаживаться, как вдруг телефонный звонок. Предполагаемая теща, снявшая трубку, испуганно обратилась ко мне:

— Вас вызывают срочно, Николай Константинович.

Звонил секретарь из наркомата:

— Товарищ Каганович просит вас немедленно приехать.

И начались дни такой запарки, что мне было не до свиданий. Как-то незаметно эта девушка отошла на второй план, забылась. Мне некогда было сожалеть или горевать и