Ближний круг российских императоров - Елена Владимировна Первушина
Как все московские бояре, Петр глубоко религиозный человек, и вера с детства впиталась ему в плоть и кровь, что, как мы знаем уже, не помешало ему использовать церковную церемонию для решительной атаки на царевну Софью, атаки, которая немало способствовала его победе. Вероятно, его в этот момент совершенно не мучила мысль, что он поступает не по-братски и не по-христиански, затевая междоусобицу фактически на пороге церкви. Вероятно, полагал, что восстанавливая свои права на трон, он вершит божью волю.
Также вполне естественным и христианским поступком стало для него отвергать «папистскую ересь» и насмехаться над ней. И делал он это, как и всё в своей жизни — с размахом, создав «Всешутейший, всепьянейший и сумасброднейший собор». Это произошло где-то в промежутке между 1688 и 1690 гг., то ли в последний год правления царевны Софьи, то ли после ее свержения, в первый год совместного правления молодых царей. Во главе собора стоял выбираемый «князь-папа». У «князя-папы» на голове красовалась епископская митра из жести с изображением бога вина Бахуса, а в руках — шкатулка в форме священной книги, внутри которой лежали склянки с водкой. Вместо панагии «князь-папа» носил на цепочке флягу. Верховный шутовской титул за время существования собора получили трое приближенных Петра: Матвей Нарышкин, Никита Зотов и Петр Бутурлин.
В собраниях принимал участие и «князь-кесарь», который облачался в царские одежды. Эта роль принадлежала Федору Ромодановскому, а позже — его сыну. Сам же Петр I скромно звался диаконом, протодиаконом или архиереем. Он целовал руку «князю-папе» и называл его правителем.
Борис Куракин рассказывает: «Теперь надобно сего не забыть и описать коим образом потешной был патриарх учинен, и митрополиты, и другие чины духовные из придворных знатных персон, которые кругом Его Величества были, более ко уничтожению оных чинов, а именно: был названной Матвей Филимонович Нарышкин окольничей, муж глупой, старой и пьяной, которой назван был патриархом; а архиереями названы были от разных провинций из бояр некоторые и протчие другие чины и дьяконы из спальников. <…> И во время дня Вербнаго воскресения также процессия после обеда отправлялась на потешном дворе. Оной патриарх шутошной был возим на верблюде в сад набережной к погребу фряжскому.
И там, довольно напившись, разъезжались по домам.
Также и постановление тем патриархам шутошным и архиереям бывало в городе помянутом Плешпурхе[10], где была сложена вся церемония в терминах таких, о которых запотребно находим не распространять, но кратко скажем к пьянству, и к блуду, и всяким дебошам.
Оной-же патриарх с Рождества Христова и во всю зиму до масляницы продолжал славление по всем знатным дворам на Москве, и в слободе, и у знатных купцов с воспением обыкновенным церковным, в которых домех приуготовливали столы полные с кушанием, и где прилучится обедали все, а в других ужиновали, а во оных токмо пивали. И продолжалось каждой день до полуночи и разъезжались всегда веселы».
Все это действо не было чем-то из ряда вон выходящим, буйные гуляния перед Рождеством и на Масленицу, с ряжеными и непристойными шутками — старая традиция, как в России, так и в Европе, традиция, которую Церковь много раз пыталась запретить, но всегда безуспешно. О ряженых на Руси упоминают с XII в., и поскольку упоминают в официальных документах, то всегда осуждают. Но, видимо, в людях с древнейших времен осталась потребность в особенные сакральные моменты погружаться «в вывернутый наизнанку» мир предков, природных духов и мертвецов, где все наоборот. Погружаться именно затем, чтобы потом обновленными вернуться в реальность. Ряженые меняли свой облик — становились на ходули, обматывали соломой руки и ноги, чтобы они казались толстыми и кривыми, подкладывали горбы под вывернутую наизнанку шубу, на костюм навешивали колокольчики, старые веники, лапти и др. Чтобы придать себе устрашающий вид, ряженые приделывали длинные клыки из репы, надевали на голову тыкву с вырезанными глазницами и прикрепленной внутри свечой, закутывались в белое полотно и т. д. Чтобы выглядеть чудно́ мужчины переодевались в женскую одежду, а женщины — в мужскую, при этом нередко на ноги надевали непарную обувь, на голову корзину или что-нибудь из посуды. На Русском Севере популярный персонаж святочных игр на посиделках — ряженый «покойником»: его одевали в белое, натирали лицо мукой, в рот вставляли торчащие зубы, вырезанные из брюквы, клали на скамейку, оплакивали, заставляли девок целовать лежащего. На таких гуляниях можно увидеть рядом людей, «представлявших» козу, коня, медведя, тура, аиста и журавля, чертей, ведьм, карикатурных нищих, солдат, цыган, евреев, немцев, арапов и тут же — святых Николая, Андрея, Варвару и ангелов. «Всешутейшия собор» вполне укладывался в эту традицию. Правда, порой было очень сложно понять, смеется ли Петр над папистами, или глумится над Церковью вообще.
Известный русский историк Василий Ключевский писал: «Эти официальные празднества были тяжелы, утомительны. Но еще хуже были увеселения, тоже штатные и непристойные до цинизма. Трудно сказать, что было причиной этого, потребность ли в грязном рассеянии после черной работы или непривычка обдумывать свои поступки. Петр старался облечь свой разгул с сотрудниками в канцелярские формы, сделать его постоянным учреждением. Так возникла коллегия пьянства, или “сумасброднейший, всешутейший и всепьянейший собор”. Он состоял под председательством набольшего шута, носившего титул князя-папы, или всешумнейшего и всешутейшего патриарха московского, кокуйского и всея Яузы. При нем был конклав 12 кардиналов, отъявленных пьяниц и обжор, с огромным штатом таких же епископов, архимандритов и других духовных чинов, носивших прозвища, которые никогда, ни при каком цензурном уставе не появятся в печати. Петр носил в этом соборе сан протодьякона и сам сочинил для него устав…
<…> Первейшей заповедью ордена было напиваться каждодневно и не ложиться спать трезвыми. У собора, целью которого было славить Бахуса питием непомерным, был свой порядок пьянодействия, “служения Бахусу и честнаго обхождения с крепкими напитками”, свои облачения, молитвословия и песнопения, были даже всешутейшие матери-архиерейши и игуменьи. Как в Древней церкви спрашивали крещаемого: “Веруеши ли?”. Так в этом соборе новопринимаемому члену давали вопрос: “Пиеши ли?”. Трезвых грешников отлучали от всех кабаков в государстве; инако мудрствующих еретиков-пьяноборцев предавали анафеме. Одним словом, это была неприличнейшая пародия церковной иерархии и церковного богослужения, казавшаяся
