Глеб Сташков - Записки купчинского гопника

Через два дня мы вернулись к кочевому образу жизни. В конце концов, мы приехали не есть, а отдыхать. Главным образом – отвлечься от работы. В тот год были выборы в Госдуму. Я работал на одного мало вменяемого кандидата. От него и отвлекался.

Все закончилось, когда в один прекрасный день я познакомился с девушкой, представившись знаменитым журналистом и великим политтехнологом. В ответ услышал, что она на выборах работала на депутата Кривенченко.

Еще я услышал, что ей нравится Юрий Болдыррев. Мне пришлось объяснять, почему мне не нравится Юрий Болдыререв. Я понял, что надо было уезжать куда-нибудь подальше.

На следующий день я вернулся домой. А девушку закадрил Артур.

– Ни разу в жизни не был в пансионате, – сказал оператор. – Мне дачи хватает.

– И что ты там делаешь? – спросил я. – Стоишь жопой кверху на картофельной грядке?

Оператор вздохнул, подтверждая мою правоту.

– Почему вы всегда выпендриваетесь? – обратилась ко мне Аня. – У вас и с девочкой в Репино не получилось, потому что вы всегда выпендриваетесь.

– Правильно, – сказал оператор. – Нужно было согласиться на Болдырева, тогда она согласилась бы на тебя.

– Нет, – вмешался Жора, – женщине сразу нужно показать свою сущность. Чтобы в дальнейшем не было недоразумений.

Я задумался и сказал:

– Кто знает, какова наша сущность? Расскажу вам историю про человеческую сущность, а заодно и про дачу.

Рассказ о проявлениях человеческой сущности

Мне ли не знать, что такое дача. Толмачево, что под Лугой, – это моя вторая родина. Сначала мы приезжали туда к родственнице. Потом снимали домик на хуторе. А затем прикупили собственное строение с прилегающими к нему двумя сотками.

У нас была постоянная летняя компания – Толик, Кирилл, Аркаша и я.

Старшим был Толик. Он рос неразговорчивым и угрюмым. Толиков род медленно, но верно развивался по нисходящей. Дед – профессор, отец – доцент, а Толика выгнали из того института, где дед служил профессором, а отец – доцентом.

С детства Толик умел нарываться на неприятности. То сломает велосипед внучке другого профессора. То обматерит соседскую кошку, о чем немедленно доложат его деду. Дед сажал Толика под арест. То есть запирал на участке. Неделями Толик сидел взаперти и от скуки чего-то мастерил.

И вырос из Толика умелец на все руки. Он сам построил себе дом, разобрав по бревнышку соседский пионерлагерь. Провел в дом электричество, лишив света не только заброшенный пионерлагерь, но окрестные детские сады, которые еще функционировали.

Но изгнанного из института Толика забрили в армию. И послали служить в спецназ. Толик был тощий и нескладный. Но длинный. За рост его и определили в спецназ. Вроде как раньше за рост брали в гвардию.

Толик служил в горячих точках. В Таджикистане и Осетии. Рассказывал жуткие истории.

– Пошли наши в Таджикистане в футбол играть. Тут налетели «духи» и всех порешили.

– Всех?

– Всех. А в Осетии стояли наши на посту. Подходит маленький мальчик. Дай, говорит, дяденька, автомат посмотреть. Тот дал. Мальчик мгновенно снял «калаш» с предохранителя и всех порешил.

Рассказывал Толик медленно. Лениво. Безо всяких эмоций.

Впрочем, были истории, которые Толик рассказывал вдохновенно. Про то, как он нажрался с прапором и выдавал себя за лейтенанта. Про то, как молодые не признали в нем дембеля и наваляли пиздюлей.

В эти истории мы верили, а в ужасы нет. Мы были молоды, и нам не хотелось верить в ужасы.

Когда мы знакомились с девушками, Толик все время молчал.

– Почему он молчит? – спрашивали девушки.

– Это человек трудной судьбы, – говорили мы. – Человек, видевший смерть.

Девушки понимающе качали головами и проникались к нам уважением.

Кирилл был мальчиком из хорошей семьи. Он любил футбол и историю. Я тоже любил футбол и историю. Мы отлично ладили.

А вот Аркашу я ненавидел с детства. Каждое лето мы встречались в Толмачево, и каждое лето его ставили мне в пример. Аркаша поливает грядки, а я не поливаю. Аркаша помогает бабушке, а я только мешаю. Аркаша прочитал всего Фенимора Купера, а я два месяца не могу дочитать повесть «Кортик».

Аркаша был абсолютно правильным.

– Ругаться матом нехорошо, – говорил Аркаша.

Сам он иногда позволял себе сказать: «Пошел на», – а потом шепотом добавить: «Хуй». Он и в двадцать лет добавлял это слово шепотом.

Когда мы бросали окурки, Аркаша подбегал и затаптывал их ногой.

– От непогашенной сигареты может возникнуть лесной пожар, – говорил Аркаша.

Обычно таких людей бьют ногами по лицу, но Аркаша являлся настолько правильным, что занимался физкультурой и был сильнее всех.

Каждое лето проходило у нас под знаком какого-то одного увлечения. Одно лето – рыбалка, другое – мопед. После мопеда настала очередь девушек. Мопед мы забросили. Все, кроме Аркаши. Он продолжал с ним возиться.

Мопед, надо сказать, был знатный. Самый настоящий, собранный из всякого хлама. К остаткам велосипеда «Салют» был приделан усовершенствованный мотор от электробритвы «Харкiв» и бензобак от моторной лодки. Как-то так.

Мопед, правда, не ездил. Но Аркаша ежедневно чинил его, менял цилиндры и поршни, надеясь на чудо.

– Я мог бы купить мотоцикл «Минск», – говорил Аркаша, – но лучшая вещь – это та, которая сделана своими руками.

– Вряд ли этот тезис применим к средствам передвижения, – говорил Кирилл, но Аркаша его не слушал.

И вдруг Аркаша нашел девушку. Мы, которые искали, не нашли, а он нашел.

Свою любовь Аркаша обнаружил в той части берега реки Луги, который назывался пляжем.

Как-то мы сидели на пляже и по обыкновению пили пиво и играли в карты. Мы с Толиком также курили и громко ругались матом. Вокруг нас, как обычно, образовалась санитарная зона. Бабушки отгоняли от нас детишек и заставляли их сидеть к нам спиной, чтобы не научились плохому.

К нам подошла девушка и попросила открыть банку вишневого компота. Аркаша открыл компот и влюбился.

Он уверял, что встретил любовь своей жизни.

Девушка училась в каком-то музыкальном училище. У нее на даче стояло пианино. Или фортепьяно, я не разбираюсь. Мы ходили к ней в гости, она угощала нас компотами и играла Шопена. Или Бетховена. Говорю же, я не разбираюсь.

Собственно, к ней в гости должен был ходить один Аркаша. Но он не знал, о чем разговаривать с девушкой. И брал с собой нас.

Мы должны были развлекать ее разговорами, а кроме того, изображать чернь, на фоне которой Аркаша смотрелся особенно выгодно.

– Что бы вам еще сыграть? – спрашивала девушка.

– Мурку, – в двадцатый раз острил я.

– Он ничего другого не знает, – в двадцатый раз подхватывал Аркаша, и все улыбались.