Оливер Сакс - Нога как точка опоры (2012)

— Доктор Сакс! — Нетерпеливый голос сестры Сулу прервал мои размышления. — Я уж решила, что вы уснули или еще что-то. Мои бедные руки болят, а вы не издаете не звука. Я тут сверхурочно поработала с вашим тяжелым гипсом. Я двигала его во все стороны до упора. Только не говорите мне, что вы ничего не чувствовали.

— Сестра Сулу, — сказал я серьезно, — я не чувствовал совсем ничего. На самом деле я все ждал, когда же вы начнете.

Сестра Сулу, так добросовестно помогавшая мне, покачала головой и ушла, все еще растерянно и непонимающе качая головой. «Он казался таким славным, таким нормальным, таким разумным, — должно быть, проносилось за ее гладким яванским лбом, — а теперь он ведет себя так странно!» Она встревожилась бы еще больше, если бы видела сквозь стеклянную дверь мои действия, и уж совсем пришла бы в растерянность, догадайся она о том, что я думал и чувствовал. «Странность» она сочла бы слишком слабым выражением. Пожалуй, она и вообще не нашла бы подходящего слова на собственном, моем или вообще любом языке для описания невероятного характера того, что я испытывал.

Как только она ушла — я сообщил ей, что лишился аппетита и в ленче не нуждаюсь, — я сразу же взялся за свою ногу с острым, изумленным и почти яростным интересом. В тот самый момент я не узнал собственной ноги. Она была полностью чужой, не моей, незнакомой. Я смотрел на нее, совершенно не узнавая. У меня бывали — как бывают у нас всех — неожиданные странные моменты неузнавания, jamais vu[10]; они кажутся сверхъестественными, пока длятся, но проходят очень быстро, и мы возвращаемся в знакомый и привычный мир. Однако сейчас это ощущение не проходило, а становилось глубже и сильнее.

Чем дольше я смотрел на гипсовый цилиндр, тем более чуждым и непонятным он мне казался. Я больше не мог чувствовать ногу как мою, как часть меня. Она словно не имела ко мне никакого отношения. Она была абсолютно «не-я» — и в то же время присоединена ко мне, более того — была моим продолжением.

Должно быть, дело в гипсе, сказал я себе. Такой огромный предмет — он кого хочешь собьет с толку, хотя странно, почему только теперь он стал так сильно меня тревожить. В конце концов, гипс мне наложили в Одде в субботу. Так почему я теперь, в четверг на следующей неделе, нахожу его таким странным, нелепым объектом, не имеющим ко мне отношения?.. Все было совсем иначе, когда я смотрел на гипс в Одде — я совершенно ясно помнил, что находил его не только защища­ющим и удобным, но и дружелюбным и радушным, уютным теплым домом, который приютит мою бедную ногу до тех пор, пока ей не станет лучше. Теперь он вовсе не выглядел Дружелюбным или теплым. Не мог я и пред­ставить себе, как такое могло быть в прошлом. С другой стороны, не казался он и отталкивающим, недружелюбным или враждебным — он не казался вообще никаким, не имел никаких качеств.

В особенности не казался гипс домом. Я не мог представить себе, что он дает пристанище чему-либо, не говоря уже о части меня. У меня возникло чувство, что он или сплошной, или полый — но, во всяком случае, не содержит в себе ничего. Я посмотрел на краешек безжиз­ненной плоти над гипсом, а потом всунул руку внутрь. Действительно, там оказалось так мно­го места, что я засунул под гипс обе руки. Ощущение было невероятно шокирующим и жутким. Накануне, когда я щупал четырехглавую мышцу, я нашел ее «ужасной»

— вялой и мягкой, как безжизненное желе или сыр. Однако тот ужас не шел ни в какое сравнение с тем, что я почувствовал сейчас. Накануне, коснувшись мышцы, я по крайней мере коснулся чего-то — чего-то неожиданного, неестественного, может быть, не похожего на живую плоть, — но тем не менее чего-то, в то время как сегодня — что было невозможным — я не коснулся ничего. Плоть под моими пальцами больше не представлялась плотью. Она больше не казалась материальной. Она вообще больше ничего не напоминала. Чем дольше я смотрел на нее и трогал, чем меньше она была здесь, тем больше становилась ничем. Неживая, нереальная, она не была частью меня, не была частью моего тела или чем-то еще. Она не входила никуда. Она не имела места в мире.

То, что не есть Тело, не является частью Вселенной... и поскольку Вселенная — это все, то, что не есть Тело,есть Ничто и Нигде.

Я что-то потерял — это было ясно. Казалось, я потерял свою ногу — что было абсурдом, потому что вот же она, внутри гипса, в полной сохранности — несомненный факт. Как могли в этом возникнуть сомнения? И тем не менее они возникли. Насчет этой мелочи — обладания ногой — я глубоко сомневался, был совершенно не уверен.

Когда я закрывал глаза, например, у меня совсем не было ощущения того, где находится нога, — не было ощущения, что она «здесь» в противоположность «там», не было ощущения, что она есть хоть где-нибудь, — вообще никакого ощущения. И что можно чувствовать, что можно утверждать насчет чего-то, чего нет нигде? Похоже, что имеет место тяжелое нару­шение проприоцепции, обнаруженное в силу чистой случайности, хотя затем мы с сестрой Сулу тщательно его исследовали, — и это каким-то образом стало последней соломинкой. Уже возникли серьезные проблемы и вопросы, в особенности в связи с поврежденной и прооперированной мышцей: ее полной атро­фией, отсутствием тонуса, несомненным пара­личом. И вопросы высшего порядка — явный распад навыков и представлений, так что я больше не мог сообразить или вспомнить, как совершать движения, влияющие на эту мышцу. Вследствие этого возник тотальный, абсо­лютный, «экзистенциальный» распад, уско­ренный обнаружением распада ощущений и чувств; именно тогда и только тогда нога неожиданно приобрела жуткий характер — или, что точнее и менее связано с воспоминаниями, лишилась характера вообще, стала чуждым загадочным предметом, на который я смотрел, который трогал без каких-либо ощущений, узнавания и выявления отношений к целому. Только когда я стал смотреть на нее и чувствовать, что ее не знаю, что она не часть меня и, более того, я не знаю, что это за «вещь» и частью чего является, я потерял ногу. Снова и снова я возвращался к этим трем словам, словам, которые выражали для меня окончательную истину, какими бы нелепыми они ни могли бы показаться кому-то еще. В определенном смысле я таки потерял ногу. Она исчезла, ее не было, она была отсечена сверху. Я был теперь жертвой ампутации, но все же не обычной жертвой, потому что нога объективно, на внешний взгляд, существовала — она исчезла только субъективно, на внутренний взгляд. Таким образом, я, так сказать, перенес ампутацию «интернально». Неврологически, нейропсихологически это был несомненный факт. Я потерял внутренний образ, или репрезентацию, ноги. Имело место нарушение, стирание представительства в мозгу — этой части телесного образа, как говорят неврологи. Отсутствовала часть моей «внутренней фотогра­фии». Я мог бы также употребить некоторые термины эго-психологии, имеющие более чем случайные совпадения с таковыми из невро­логии. Я мог бы сказать, что потерял ногу как внутренний объект, как символическое и аффективное имаго. Похоже, что мне требова­лись оба набора терминов, потому что во внутреннюю потерю были вовлечены и «фото­графические», и «экзистенциальные» факторы. Таким образом, с одной стороны, имел место серьезный перцептивный дефицит, так что я утратил всякое ощущение ноги. С другой стороны, имелся симпатический дефицит, так как я в значительной мере потерял привязан­ность к ноге. И то, и другое подразумевало использование обеих групп терминов — чувство моей личной, живой, любимой реальности было заменено реальностью безжизненной, неор­ганической, чуждой.