Загадка и магия Лили Брик - Аркадий Иосифович Ваксберг
Чтобы избавиться от докучливой опеки родных, он покинул дом на Пресне, где жили мать и две его сестры и где в чисто бытовом смысле он был вполне ухожен. Поселился в гостинице «Сан-Ремо» на Петровке. Как он ни таился, но в общественных местах появлялся вместе с Женей, и остаться незамеченным это, разумеется, не могло. Была Женя и на вечере в Политехническом в конце февраля 1918-го, где публика выбирала «короля поэтов». Маяковскому досталось второе место — «королем» стал Игорь Северянин.
Эпизод этот широко известен, но далеко не всем известны детали. В конкурсе участвовали четверо — кроме Маяковского и Северянина еще Каменский и Бурлюк. Условия были такие: первое место — королевские почести, остальным участникам — деньги от сборов, в соответствии с местом, которое они заняли. Трое друзей, ни в грош не ставя бутафорскую корону «короля поэтов», предпочли реальные деньги, к тому же немалые: сбор был огромный. И сами конкуренты, с помощью той же Евгении, подсыпали, как рассказывал позже Каменский, фиктивные бюллетени «за Северянина». Фальсификаторы своего достигли: Маяковский оказался вторым, Каменский третьим, Бурлюк четвертым. Деньги поровну разделили на всех троих, и они растаяли моментально. А о лаврах «короля поэтов» помнят уже почти целый век.
Болеть за Маяковского пришли тогда и Эльза с Якобсоном, который был даже избран членом комиссии, подсчитывавшей бюллетени. Но ни он, ни Эльза — ближайшие друзья — о проделках фальсификаторов никакого понятия не имели. И решительно не могли понять, почему столь ранимого Маяковского его поражение нисколечко не огорчило.
Эльза ли сообщила или кто-то другой, — так или иначе до Лили дошла, вероятно, весть о спутнице Маяковского. Свидетельством именно этому служат, скорее всего, строки ее письма к нему, где Лиля с очаровательной женской игривостью, но вполне недвусмысленно тотчас дает ему знать, что его тайна раскрыта: «Ты мне сегодня всю ночь снился: что ты живешь с другой женщиной, что она тебя ужасно ревнует и ты боишься ей про меня рассказать. Как тебе не стыдно, Володенька?»
Боялся он рассказать не про Лилю — о ее существовании и об их отношениях знал не только «весь Петроград», но и «вся Москва». В том числе и Женя, которой он не смел признаться, что Лиля из его жизни никуда не ушла и что Жене ее заменить не под силу. С поразительной точностью Лиля и на этот раз сразу все поняла, все просчитала, подслушала ход его мыслей и нанесла точнейший удар.
«Не бываю нигде», — коротко ответил он «дорогому, любимому, зверски милому Лилику», как бы пропустив мимо ушей рассказ о ее «сне» и заверяя: «От женщин отсаживаюсь стула на три на четыре — не надышали б чего вредного. <…> Больше всего на свете хочется к тебе. Если уедешь куда, не видясь со мной, будешь плохая».
Оберегая его покой и не желая самой выглядеть, по меньшей мере, двусмысленно, Лиля не писала ему о разыгравшейся тогда гнусной истории, незаслуженно бросившей пятно на его честь. Блистательный литературный критик и эссеист, признанный впоследствии классиком детской поэзии и эталоном интеллигентности в русской литературе двадцатого века, Корней Чуковский ни за что ни про что оклеветал Маяковского, которого имел все основания считать своим другом. По причине, которая в точности до сих пор никому не известна, он насплетничал Горькому, будто Маяковский не просто обесчестил чистую и невинную девушку, но и заразил ее сифилисом, подцепив, стало быть, постыдную эту болезнь у жриц свободной любви: сифилис тогда считался исключительной «привилегией» проституток.
Жертвой Маяковского, по версии его «друга», была Соня Шамардина («Сонка»), у которой был нешуточный роман с Чуковским, водившим ее на разные литературные вечера. На одном из них, еще осенью 1913 года-, он познакомил ее с Маяковским, и «Сонка», признававшаяся впоследствии, что очень любила Чуковского, очертя голову «втюрилась в футуриста». Итогом этого мимолетного, но оставившего след и в жизни Маяковского, и в его поэзии романа (в первом варианте четвертой главы «Облака в штанах» Сонка фигурировала под своим подлинным именем) был очень мучительный, поздний аборт, навязанный и устроенный непрошеными «спасателями», и разрыв отношений, которые, вероятно, завершились бы тем же и без столь драматичных последствий.
О своих злоключениях «Сонка» честно поведала Корнею Чуковскому, уязвленному ее изменой и, разумеется, затаившему обиду на своего счастливого соперника. «Завершение «исповеди», — вспоминала впоследствии «Сонка», — было в Куоккале, в дачной бане Чуковского. Домой меня нельзя было пригласить из-за Марии Борисовны (жены. — А. В.). Хорошо, что баня в этот день топилась. Он принес туда свечу, хлеба и колбасы и взял слово, что с Маяковским я больше встречаться не буду, наговорив мне всяческих ужасов о нем». Было это в январе 1914 года — после этого Маяковский десятки раз бывал у Чуковского в той же Куоккале на правах близкого друга, подолгу живал у него, оставил ему множество своих рисунков тушью и карандашом, равно как и стихотворных экспромтов, выслушивал восторженные слова хозяина о себе и своих стихах.
Что побудило Чуковского ровно четыре года спустя — ни с того ни с сего — трансформировать «исповедь» в сплетню, сославшись на рассказ неведомого врача, и отправиться с ней к Горькому, уже ставшему в то время влиятельной фигурой при захвативших власть большевиках? Держать язык за зубами Горький вообще никогда не умел: прежде всего он поспешил обрадовать пикантной новостью наркома просвещения Луначарского.
Потом с его же легкой руки сплетня пошла гулять по всему Петрограду. Не могла не дойти и до Лили, в доме которой Алексей Максимович так любил чаевничать, наслаждаться гостеприимством и предаваться картежной игре. Лиля всегда была человеком не рефлексий, а действия. Она тотчас отправилась к Горькому, прихватив с собой как свидетеля Виктора Шкловского, и потребовала объяснений.
Горький «стучал пальцами по столу, — вспоминал впоследствии Шкловский, — говорил: «Не знаю, не знаю, мне сказал очень серьезный товарищ. Я вам узнаю его адрес». Л. Брик смотрела на Горького, яростно улыбаясь». Лиля ничего не оставляла на полпути. Чтобы их разговор имел документальное подтверждение, она не ограничилась личной встречей и написала Горькому письмо, пожелав получить на него письменный же ответ.
Вот это письмо, впервые опубликованное виднейшим шведским славистом Бенгтом Янгфельдтом, которому принадлежит честь и первой