Доктор, который любил паровозики. Воспоминания о Николае Александровиче Бернштейне - Вера Талис
Так он с вами занимался?
Он со мной очень много занимался, но только до начала войны. Когда началась война, уже стало не до рояля, не до музыки. А когда вернулись из Ташкента, у меня самой уже не было желания. Вообще надо сказать, что, когда я ходила в музыкальную школу у Кропоткинской, я терпеть не могла эти уроки! Я приходила из музыкальной школы и думала, как хорошо, можно два дня никуда не ходить. И все-таки я четыре года проучилась, уже могла играть с листа. Но больше всего я любила слушать музыку, которую слушал отец. У него была великолепная по тем временам радиола с сапфировой иглой и множество изумительных пластинок. Прежде всего, несколько опер – «Евгений Онегин», «Пиковая дама», «Тангейзер» целиком. Были и отдельные произведения. Например, такая опера была, «Рафаэль»[37], и в ней одна ария до того красивая была. Или, например, песни из спектакля «Синяя птица» Метерлинка: «Мы длинной вереницей пойдем за синей птицей». Музыку он очень любил.
С ним занимался Рахманинов?
У Рахманинова была какая-то дальняя родственница (то ли сестра, то ли тетушка), у которой с психикой было плохо. Ему сказали – поезжайте к А. Н. Бернштейну, если поможет, так только он. Так они познакомились. Я, правда, не знаю, помог ли Александр Николаевич этой тетушке или нет, но они подружились, и, когда должен был родиться Николай Александрович, Рахманинов сам предложил стать крестным отцом ребенку и стал им. И он очень серьезно относился к этому, у него тогда своих детей не было[38], – учил его играть на рояле и находил у него большие способности, уговаривал Александра Николаевича, чтобы он его пустил по музыкальной части. Но дедушка сказал: «По какой части захочет, по такой и пойдет». Он играл на рояле виртуозно, у нас был концертный рояль, который дед выписал еще до революции из Лейпцига, «Блютнер». Кроме того, зачем-то играл на гобое. Чем ему гобой понравился?! Я его помню, такой черный был футляр, и в нем труба, оказывается, это был гобой.
В одном из своих писем Николай Александрович по памяти записывает заинтересовавшую его мелодию из фильма не только в определенной тональности, но и с точным указанием ритма!
Когда Николай Александрович окончил гимназию, то поступил в университет на филологический факультет. Почему он оттуда ушел и как стал врачом, это отдельная история. Он туда поступил в 1913 году[39], проучился год, и началась Первая мировая война. Он был призывного возраста, а бабушка Александра Карловна сказала: «Ну как же ты сможешь стрелять в людей?! Ты лучше с филологического факультета перейди на медицинский, окончи его, и тогда на фронт. Ты будешь не стрелять в людей, а лечить их от ран». Она умела говорить, и она его уговорила. А он был филолог, и лингвист, и полиглот. Филолог – это на самом деле его призвание, как я считаю. На медицинском факультете в тот год был ускоренный выпуск, и потом весь выпуск отправили на фронт. Была Гражданская война, и на фронт отправили куда-то в Сибирь на борьбу с Колчаком. Он там угодил на гауптвахту однажды. Умудрился на глазах всей деревни подраться с козлом.
Как это?
Штаб и медицинская часть расквартировались в какой-то деревне. А один из козлов в этой деревне невзлюбил Николая Александровича. Он утром идет из своей избы, где квартировал, в штаб на работу. А козел за ним. Он говорил: «Первый раз я почувствовал пинок под зад. Оглянулся – там козел, причем рога у него не вперед, а загнутые дугой». Этой дугой он один раз отца боднул, второй раз. Отец пытался от него откупиться, угощения ему давал. Ни в какую. Тогда он решил козла отлупить. Это додуматься же надо! И на потеху всей деревне подрался с козлом. Ему сказали, что он осрамил Красную армию, и посадили на гауптвахту. Но, между прочим, он обратил козла в бегство. Он его так лупил, что козел удрал.
Это он вам рассказывал?
Нет, это его товарищ рассказывал, который там был. А когда я отца спросила, правда ли это, он засмеялся и сказал: «Правда». Это был его приятель, теперь уже покойный, кремлевский врач профессор Вовси. Вы его имя, конечно, не можете знать по молодости.
Конечно, слышала. «Дело врачей»!
Они учились вместе. Это вообще курс был очень одаренный. И вместе с ними учился конферансье знаменитый – Михаил Гаркави. Гаркави со второго курса ушел в театральный. Николай Александрович и его сокурсники каждые пять лет собирались и каждый раз приглашали Гаркави, хотя он врачом и не стал. Поначалу он бывал этим очень польщен, а потом он сам стал известным конферансье, и уже они гордились тем, что к ним такая знаменитость приезжает. Там же учился (тоже жертва сталинских времен) профессор Левин – кремлевский врач, расстрелян. А в нашем доме, дом состоял из двух подъездов, во втором подъезде жил другой знаменитый кремлевский врач – профессор Плетнев.
Вы жили в подъезде ближе к Садовому кольцу?
Нет, дальше.
А Сашу учили музыке?
Нет. Было не до того. А потом он вырос, но он играл по слуху. Вот у него были способности. У меня не было совершенно. Меня учили, очевидно, потому, что была дань моде учить ребенка музыке.
Но это хорошая мода.
Но намучилась я с этой модой. Конечно, я потом жалела, что не доучилась. Хоть и играла, но это игрой назвать нельзя было. Играла я плохо.
Может, это так казалось на фоне музыкальных способностей Николая Александровича?
Нет, я и сама понимала. Я же слышала в музыкальной школе, как другие дети играют. Слух-то у меня абсолютный. Он и сейчас абсолютный. Пела когда-то, голос был. Ну что я все о себе рассказываю, это неинтересно.
Вы говорили, что ваш дед (отец первого мужа вашей мамы) брак вашей мамы с вашим родным отцом не принял.
Да, мой биологический отец был наполовину еврей. Отец – еврей, мать – турчанка. Дед рос в небедной семье, и поскольку в России была процентная норма для евреев, то его отец отправил учиться в Германию, в Гейдельберг. Он окончил два факультета – юридический и зачем-то философский. Он занимал очень большой пост (я это
