Богуруслан, послевоенное детство - Валентина Михайловна Фонина
ПЁТР Иванович Анисимов был третьим ребёнком в семье. Моя детская память сохранила только то, что был он страстный голубятник. У Анисимовых по зимам кухня не отапливалась. Вся семья жила в одной избе: тут и спали, тут же в голландке за занавеской, и еду варили, и я умещалась иногда спать с крёстной. Ночью кусали клопы. Кстати о клопах. В послевоенные годы женщины боролись не только со вшами, но и с клопами. Позднее, когда мы уже жили с Анной Тимофеевной, постоянно вытаскивали во двор кровати (они были железные) и кипятком из чайника ошпаривали их: клопы жили гнёздами под постелью. А когда я в 1965 году вышла замуж в Давыдовку и у нас родилась дочь, то бабушка Владимира Ефимовича, Арина, сказала мне, успокаивая: «Вот и хорошо, что девочка родилась, а не мальчик: в армию не надо будет провожать, и будет кому вшей искать». У В.Маяковского есть даже поэма «Клоп».
Так вот у крёстной кухня не отапливалась. Петька держал в ней голубей. Помню, придёшь к ним, заходишь на кухню, а там гулят голуби. Представляю, сколько уборки было крёстной после таких квартирантов! Петька отпустит на прогулку своих птиц и бегает по двору с шестом, гоняет их, а сам хромает: он ломал ногу. Когда говорят «в семье не без урода», вспоминаю Петра. И не потому что хромал, а потому что блаженный он был какой то. Крёстная его жалела. Возможно, больше других детей. С житейской точки зрения, несчастный он был. Когда мою дорогую крёстную привезли в староверскую церковь отпевать, Пётр, окинув взглядом стены храма, с гордостью сказал: «Ну что? Ты где — нибудь такую красоту видела?» Я тут же мысленно представила петербургские храмы (кстати, Господь изображён в Исакиевском соборе, благословляющим народ двоеперстием; я ещё гордилась: по-староверски). И хотя много красоты и богатства видела и в Киево-Печёрской Лавре в Киеве, и в Сергиевом Посаде под Москвой, и в Гефсиманском скиту близ Троице-Сергиевой Лавры, и в Самаре, и в Сызрани, оценила бугурусланский: много старинных икон, чувствовалось благолепие, богатство, намоленность, особый дух. Пётр как всегда был нетрезв, без конца кидался к покойнице, целовал её в губы и сильно плакал. Ему дали табурет, он сел рядом с гробом и только говорил: «И я за тобой скоро приду». И, правда, вскоре он тоже умер и похоронен в нескольких шагах от отца и матери. От него сын был, я нянчила его в детстве. Жили они на слободке. Очередную жену звали Валентиной. Так как смотрела я на неё снизу вверх, то запомнила её подбородок, губы и небольшой шрам на лице. Была она приветливая и ласковая. Сына Петра и Валентины тоже уже нет в живых.
ЗИНАИДА Ивановна Анисимова (Самарцева), (1932 г.р.), старше меня на десять лет. Была она младшим и любимым ребёнком в семье крёстной. Василиса Ивановна души не чаяла в Зиночке. Любовь свою проявляла не в объятиях и поцелуях, а в поступках. Как — то, мы с мужем Владимиром и дочерью Надеждой жили в гостях в её доме на Красноармейской в их отсутствие. Зина в это время ездила со своей дочерью Ольгой Степановной, которая сдавала вступительные экзамены в Челябинский пединститут. Крёстная придёт и говорит, бывало, «Соберу яблок у Зины во дворе, отвезу на тачке на базар, продам — Зине деньги нужны». Зина была надеждой и гордостью матери, потому что в отличие от Кати и училась хорошо, и вела себя прилично.
Помню Зинин портфель. Так «внедрилась» в их доме, что помню все запахи, закоулочки. Из школьной сумки Зины пахло ржаным хлебом. В школе тогда не кормили. Дети носили завтрак с собой, даже бутылочки с молоком брали. Уровень жизни был: капнешь молоком на учебник или тетрадь, крошки прилипнут — ничего, так все тогда жили. (Примечание: при таком снисходительном отношении к другим, сама Валентина Михайловна всегда была очень опрятна, бумаги её отличались ещё и каллиграфическим почерком, письма — красивым рисунком и орнаментом, — всё от души; мы, ученики, всегда хотели в этом подражать нашей учительнице). Так вот, из Зининой сумки всегда пахло хлебом. Ещё была чернильница-непроливайка, так как писали деревянными ручками со стальными перьями. Ручки и карандаши клали в деревянные пеналы. Школа, ещё дореволюционной типовой постройки, находилась на Слободке, влево от крёстниного дома, если встать лицом к Турханке.
Запомнилось первое замужество Зинаиды. Было ей двадцать пять лет. К этому времени она работала на почте, окончив семь классов и какие-то почтовые курсы или курсы бухучёта. И начала делать карьеру. У её начальника была дочка-школьница, не умевшая писать сочинения. А Зина хорошо справлялась с такой работой (недаром же по матери мы все Писаревы), и писала сочинения дочке начальника. Начальник стал всячески «продвигать» Зину. Она дослужилась до места главного бухгалтера районного узла связи. Даже, будучи на пенсии, ещё лет десять работала на этой должности, не имея высшего образования. Пробовали заменить её, уже пенсионерку, человеком с высшим образованием. Но он не справился, её вернули назад на работу, а уж потом она сама подготовила себе смену. Зинаида Ивановна чётко и аккуратно вела все дела. Дебет с кредитом у неё до копеечки сходились, возила годовые отчёты в Оренбург и чётко всё сдавала. Работала честно, богатств не нажила. Накопила только денег внуку на машину. Когда в девяностые годы началась перестройка, и пошёл мухлёж с деньгами на счетах, Зина говорила: «Мы задержим на несколько дней зарплату, в банке нарастёт сумма, всё снимаем — зарплату раздаём и почтальонам — премии». Зина до сих пор ежемесячно получает пособие около трёхсот рублей, немного, но приятно, что не забывают.
Так вот, Зина встретила женатого человека, у которого не было детей. Мечталось ему, во что бы то ни стало сделаться отцом, вот и приглядел себе степенную девушку при деле. Зина и Степан полюбились друг другу,
