Влас Дорошевич - Старая театральная Москва (сборник)
Сознаюсь.
Задал себе этот вопрос и я.
Я шёл в театр, – в Малый театр! – всегда с заранее обдуманным намерением:
– Ермолова будет играть так, как может играть только Ермолова.
Взглянуть в лицо артистке, как равный равному, я никогда не смел.
Где ж тут кончается легенда и начинается истина?
Лет 5-6 я не был в Москве и Малом театре и, приехав, попал на «Кина».
В бенефис премьера.
И Кин был плох, и плоха Анна Дэмби, и даже суфлёру Соломону, которому всегда аплодируют за то, что он очень хороший человек, никто не аплодировал.
Лениво ползло время.
Скучно было мне, где-то в последних рядах, с афишей в кармане, и надобности не было спросить у капельдинера бинокль.
Сидел и старался думать о чём-нибудь другом.
Вместо традиционного отрывка из «Гамлета», в «сцене на сцене», шёл отрывок из «Ричарда III».
Вынесли гроб. Вышла вдова.
Какая-нибудь маленькая актриска, как всегда.
Хорошая фигура. Костюм. Лица не видно.
Слово… второе… третье…
– Ишь, маленькая, старается! Всерьёз!
Первая фраза, вторая, третья.
Что такое?
Среди Воробьёвых гор вырастает Монблан?
И так как я рецензент, то сердце моё моментально преисполнилось злостью.
– Как? Пигмеи! Карлики! Такой талант держать на выходах? Кто это? Как её фамилия?
Я достал афишу.
Взглянул.
И чуть на весь театр не крикнул:
– Дурак!
«Ермолова».
Мог ли я думать, предполагать, что из любезности к товарищу М. Н. Ермолова, сама М. Н. Ермолова, возьмёт на себя «роль выходной актрисы», явится в «сцене на сцене» произнести 5-6 фраз!
Так я однажды взглянул прямо в лицо божеству.
Узнал, что и без всякой легенды Ермолова великая артистка.
Вот какие глупые приключения бывают на свете, и как им бываешь благодарен.
А. П. Ленский
Бедный, бедный Ленский!
Он начал «Гамлетом» и кончил «Королём Лиром».
Москва познакомилась с Ленским в Общедоступном театре, на Солянке.
Это был деревянный театр.
Даже лестниц не было.
В верхние ярусы вели «сходни», какие бывают на лесах при постройках.
Самое дешёвое место стоило:
– Пять копеек.
В антрактах по театру ходили мороженщики:
– Щиколадно-сливочно морожено хор-рош!
Барьеры лож были обиты самым дешёвеньким красненьким сукнецом, а стены оклеены красной бумагой.
Но ложа, в которую набивалось 8-10 человек, стоила 3 рубля.
И люди за несколько копеек видели:
– Рыбакова, «самого Николая Хрисанфовича Рыбакова». Писарева, Бурлака.
Оттуда вышли:
– Макшеев, Стрепетова, В. Н. Давыдов.
Там начал свою блестящую карьеру Киреев.
Сколько славных ещё!
Там талант растрачивался весело, широко, «не считаясь».
В. Н. Давыдов, полный уже и тогда, вылезал в «Фаусте наизнанку» из суповой миски, завёрнутый в белую простыню:
Я вышел из себяИ выхожу из миски.
А г-жа Стрепетова в дивертисменте исполняла:
– Национальную русскую пляску.
Ленский дебютировал в «Гамлете».
И первый выход в Москве едва не сделался последним его выходом на сцену.
Ему попался горячий Лаэрт.
Фехтуя, он попал рапирой Ленскому в глаз.
Предохранительный шарик на конце рапиры спас артиста.
Дело кончилось синяком, хотя могло бы кончиться потерей глаза.
Общедоступный театр, когда его закрыли, как деревянный театр, поставил лучших актёров на все русские театры.
В числе его подарков Малому театру был Ленский.
Он вошёл с благоговением в театр…
Тень Васильева-Флёрова, «московского Сарсэ», – даже с того света в белых гетрах, с биноклем через плечо, с тщательным пробором в ниточку белых, как снег, волос, – подходит ко мне и наставительно говорит:
– Пишите с большого «Т», когда речь идёт о том Малом театре. Так делал мой друг Франциск Сарсэ. когда говорил о Театре Французской Комедии.
Мне вспоминается И. В. Самарин.
Я, гимназист, пришёл к нему за советом:
– Как мне поступить в актёры?
Он отвечает, разводя руками:
– В Театр вас не возьмут, а провинции я не знаю.
Другие он не считает даже «театрами».
В театр Ленский вошёл с благоговением.
Ему суждено было сказать «вечную память» Шумскому.
В первые годы его службы в театре русское искусство постиг удар.
Умер Шумский.
Потеря, непоправимая и до сих пор.
Благодаря Ленскому, нам осталось хоть немного от Шуйского. У Дациаро и Аванцо появились фотографии с великолепных карандашных рисунков Ленского:
– Шумский в ролях Счастливцева и Плюшкина.
В переделке «Мёртвых душ», которая шла тогда в театре.
Что такое Шумский?
Легенда!
– Что такое был этот Шумский, о котором вы, старики, столько говорите?
Вот вам два портрета.
Аркашка в «кепке», с перьями вместо бородёнки.
Вот Плюшкин. Как Чичиков, вы догадаетесь, что перед вами мужчина, а не старая баба, только потому, что:
– Ключница не бреет бороды.
Лучшей иллюстрации к «Мёртвым душам» до сих пор нет.
Какие фигуры!
– Что ж это было, подумайте, когда такие фигуры начинали говорить!
То были тяжкие годы, когда в школу мы ходили, как на службу, а учились в Малом театре.
Сколько прекрасных лекций по литературе прочёл нам Ленский.
Сколько огня зажёг. Ни одному из наших воспитателей не снилось зажечь столько!
Через него мы познакомились с «Уриэлем Акостой».
Потом мы видели Акост и лучше и хуже, и пламенней, и глубже.
Но, когда вы скажете при мне:
Позорное признанье! В грудь моюТы ранами кровавыми вписалось…
я вижу Ленского, в белой длинной «рубахе кающегося», упавшего на колени перед столом, на котором лежит:
– Позорное признанье.
– «А всё-таки ж она вертится!»
Я вижу Ленского на покрытых красным сукном ступенях синагоги.
Ленского, и никого другого!
Первый спектакль. Это как первая любовь.
Никогда не забывается.
Ленский первый нашему поколенью:
– Толковал Гамлета.
Он был вдумчивый и ищущий актёр.
– Он был холодноват для трагедии. Будьте правдивы! – строго замечает мне тень его критика, московского Сарсэ, Васильева-Флёрова.
Да, его находили холодноватым.
Но, смотря Ленского, вы словно беседовали с умным, развитым, интеллигентным, интересным, много думавшим по данному вопросу человеком.
Не была ли его сферой комедия?
Какой это бесподобный Глумов! Что за блестящий Петруччио! Какой искромётный Бенедикт!
В шекспировской трагедии он был хорош. В шекспировской комедии великолепен!
Странная судьба у этого актёра.
У него был стройный стан, кудрявые волосы, и глубокие, задумчивые глаза.
А он в провинции, до Москвы, играл с ними:
– Комических стариков!
Он был:
– Очень и очень недурным актёром в трагедии.
Когда ему следовало бы быть:
– «Звездой» комедии.
Такой звездой, которая оставила бы по себе долго не меркнущую полосу света на горизонте.
Его мольеровский дон Жуан!
Но мы говорим о высотах искусства.
А какую галерею характеров и типов он оставил после себя.
Сколько он переиграл!
Чего он не переиграл!
Если бы он снимался в каждой роли, получился бы колоссальнейший альбом, какого не удержать в руках.
И вы, рассматривая эти старые, пожелтевшие, выцветшие фотографии, спрашивали бы:
– Какое интересное лицо! Но кто это такой?
Кто помнит сейчас «Дело Плеянова»?
А пьеса имела огромный успех.
И на неё бежала вся Москва больше, чем сейчас бежит на «Синюю птицу».
Ленский был:
– Первым «первым любовником» в России.
Он давал тон и моду на всю Россию.
Был законодателем для всех русских первых любовников.
И стоило ему в «Нашем друге Неклюжеве» сделать себе:
– Бороду надвое, чтобы это стало законом.
Ни один уважающий себя любовник не позволит себе сыграть Неклюжева иначе, как с бородкой надвое.
Его поза, его жест, его гримы делались «традицией».
Он был, действительно:
– Знаменит.
Он был окружён:
– Легендой.
Про него был даже роман, – кажется, «Современная драма», которым тогда зачитывались.
Колоссальная миллионерша, – какой же московский роман обходится без миллионерши? – увлечена блестящим премьером.
И он увлечён ею.
Он любит её любовью пылкой, глубокой, могучей.
Эффектной.
Как любят на сцене.
Он зовёт её бросить:
– Этот мир золота и грязи!
Но она слаба. Готова мириться с грязью из-за золота. Ищет воли и наслаждений. И выходит замуж за другого, за покупного мужа, безумно любя актёра, безумно страдая по нем.
И я помню до сих пор сцену венчанья.
Героиня «бледная, как мертвец, словно в саване, в подвенечном уборе».
И в глубине церкви, в тёмном углу, у колонны, в бобровой шинели «красавец-актёр», с бледным прекрасным лицом, с «задумчиво устремлённым взглядом глубоких глаз».
Я читал этот роман.
Его читали все.
С увлеченьем.
Узнавали:
– Действующих лиц!
Были в восторге.
