Павел Анненков - Материалы для биографии А. С. Пушкина

Кроме причины, указанной выше, восторг Пушкина еще поясняется и действием, какое производили на него сочинения, отличавшиеся живою страстию, пафосом. Такова была и трагедия г. Погодина. Участие личных отношений в суждении людей, столь впечатлительных, каков был вообще Пушкин, тоже не должно быть забыто. Отвлеченная критика, почти всегда выпускающая из вида это обстоятельство, тем самым и лишена возможности оценить правильно образ мыслей писателя.

254

Впрочем, это относится только к литературным мнениям. Материальная сторона предмета не испытала ущерба. «Борис Годунов» раскупался хорошо – может быть, по причине любопытства, возбужденного долгим его ожиданием. Почти в самый месяц его выхода Пушкин был в Москве и сказал в одной частной записке: «Мне пишут из Петербурга, что «Годунов» имел успех. Вот еще для меня диковинка!»{858}. Через полгода один из друзей, заведовавший его литературными доходами, писал Пушкину в Царское Село (от 25 июля 1831 года), что за «Бориса» выручено 10 000 р. ассигн.{859} Наконец, мы находим в «Литературной газете» (1831, том III, № 1), в «смеси», следующие слова: «Бориса Годунова» соч. А.С. Пушкина в первое утра раскуплено было, по показаниям здешних книгопродавцев, до 400 экземпляров. Это доказывает, что неприветливые журналисты напрасно винят нашу публику за равнодушие к истинно хорошему в нашей литературе и вообще ко всему отечественному»

255

Посмертное издание напечатало эту превосходную пьесу небрежно, с одним неконченным стихом: в третьем терцете «жир должников сосал сей злой…» пропущено слово старик, отчего терцет лишился рифмы, а стих меры (см. том IX, стр. 176). В рукописи пьеса разделена на два стихотворения. Второе начинается со стиха: «Тогда я демонов увидел черный рой…»

256

В подтверждение наших слов решаемся привести из сборника английских поэтов, вышедшего в Париже, о котором уже говорили, самую пьесу Корнуоля «Серенада» (стр. 177 и 178). Вот ее подстрочный перевод:

Инезилья, я здесь! Внизу твоего решетчатого окна поет кавалер твой; что же ты медлишь?

Много миль проскакал он, чтоб видеть твою улыбку. Юный свет дня уже блестит на цветах, но кавалер твой ропщет.

Что ему утренняя звезда, когда нет любви его? Что ему благоухание цветов, когда горит его сердце?

Милая дева! зачем скрываешься ты? Красота обязана показываться ранее очей утра и не заботиться о своем наряде.

Теперь, когда все звездные блестящие духи ждут появления твоего, чтоб от тебя занять блеска, зачем медлишь ты?»

Перевод этот достаточно показывает некоторую ухищренность манеры, что происходило вообще у Корнуоля от старания как можно ближе держаться образцов Шекспировой школы, но у последних она являлась как результат обилия страсти и обилия мыслей. Пушкин поступил иначе с «Серенадой», и тем охотнее выписываем мы здесь стихотворение его, что, известное веем на память, оно пропущено было посмертным изданием его сочинений:

Я здесь, Инезилья,Стою под окном!Объята СевильяИ мраком и сном!

Исполнен отвагой,Окутан плащом,С гитарой и шпагойЯ здесь под окном!

Ты спишь ли? ГитаройТебя разбужу!Проснется ли старый —Мечом уложу.

Шелковые петлиК окошку привесь…Что ж медлишь?.. Уж нет лиСоперника здесь?

Я здесь, Инезилья,Стою под окном!Объята СевильяИ мраком и сном!

Пушкин до последнего времени сохранял особенное расположение к Barry Cornwall, вероятно столько же за энергию его произведений, сколько и за его подражания стилю и приемам старых драматургов Англии. За два дня до трагической смерти своей, в полном спокойствии духа, он писал к А.О. Ишимовой, сочинительнице известной «Истории России в рассказах для детей»: «Мне хотелось бы познакомить публику с произведениями Barry Cornwall. Не согласитесь ли вы перевести несколько из его «Драматических очерков»? В таком случае буду иметь честь препроводить к вам его книгу»{860}. Накануне своей смерти он посылает самую книгу А.О. Ишимовой и в том же самом состоянии духа, помышляя о своем журнале, пишет к ней: «Крайне жалею, что мне невозможно будет сегодня явиться на ваше приглашение. Покамест, честь имею препроводить к Вам Barry Cornwall.

Вы найдете в конце книги пьесы, отмеченные карандашом, переведите их как умеете – уверяю вас, что переведете, как нельзя лучше. Сегодня я нечаянно открыл вашу «Историю в рассказах» и поневоле зачитался. Вот как надобно писать»{861}. Исполняя завещание поэта, А.О. Ишимова перевела пять драматических очерков Корнуоля, вероятно, тех самых, которые были отмечены Пушкиным. Они помещены, вместе с небольшим вступлением английских издателей Корнуоля, в «Современнике» (1837, том 8), когда «Современник» издавался уже друзьями покойного нашего поэта

257

М.А. Салтыков – тесть барона А.А. Дельвига

258

Очень забавен шуточный рассказ Пушкина о хозяйственных делах своих. «У меня, слава богу, всё тихо, жена здорова… Дома произошла у меня перемена управления. Бюджет Александра Григорьевича оказался ошибочен – я потребовал отчетов; заседание было столь же бурное, как и то, в коем уничтожен был Иван Григорьевич; вследствие сего Алекс<андр> Григорьевич сдал управление Василью (за коим блохи другого рода). В тог же день повар мой явился с требованием отставки; сего управляющего хотят отдать в солдаты, и он едет хлопотать о том в Москву – вероятно, явится к тебе. Отсутствие его мне будет ощутительно, но может быть всё к лучшему. Забыл я тебе сказать, что Алекс<андр> Григорьевич при отставке получил от меня в роде аттестата плюху, за что он было вздумал произвести возмущение и явился ко мне с военного силою, т. е. с квартальным, но это обратилось ему же во вред, ибо лавочники, проведав обо всем, засадили было его в тюрьму, от коей по своему великодушию избавил я его… Мои дела идут помаленьку, печатаю incognito мои повести («Повести Белкина»); первый экземпляр перешлю тебе. Прощай, душа. Да не позабудь о ломбарде порасспросить. 3-го сентября»{862}.

259

Оба эти стихотворения вместе с патриотической пьесой Жуковского «Русская слава» напечатаны были тогда же отдельной книжкой под названием «На взятие Варшавы, три стихотворения В. Жуковского и А. Пушкина. С.-Петербург. 1831 года». Пушкин гораздо позднее, в 1836 году, выразил во французском письме (от 10 ноября) к князю Н.В. Голицыну (переводчику по-французски «Чернеца» Козлова и пьесы «Клеветникам России»), чувства, одушевлявшие его во время создания самого стихотворения: «Merci mills fois, – говорит он, – cher Prince, pour votre, incomparable traduction de ma pièce de vers, lancée centre les ennemis de notre pays… Que ne traduisitesvous pas cette pièce en temps opportun? Je l'aurais fait passer en Trance pour donner sur le nez à tous ces vociférateurs de la Chambre des députés». («Тысячу раз благодарю вас, любезный князь, за ваш несравненный перевод моей пьесы, устремленный на врагов нашей земли… Зачем не перевели вы ее вовремя, – я бы тогда переслал ее во Францию, как урок всем этим крикунам палаты…») В конце письма Пушкин делает замечание о трудности, предстоящей переводчику русских стихов по-французски: «A mon avis rien n'est plus difficile que de traduire de vers russes en vers français, car vu la concision de notre langue, on ne peut jamais être assez bref». («По моему мнению, чрезвычайно трудно перелагать русские стихи на французские. Язык наш сжат и краткости его выражения достичь мудрено».) Перевод кн. Голицына напечатан в Москве в 18.39 году.