Энн Эпплбаум - ГУЛАГ

Последний бой начался 1 февраля и продолжался почти сутки. Видя безнадежность своего положения, некоторые мятежники, в том числе Ретюнин, покончили с собой. Стрелки вылавливали повстанцев в лесу по одному. Их трупы были свалены в кучу. В пылу ненависти вохровцы глумились над ними, а потом сфотографировали их. На снимках, сохранившихся в региональном архиве, тела в странных, искривленных позах, окровавленные и засыпанные снегом. Сведений о том, где похоронили мятежников, не осталось. Согласно легенде, их трупы сожгли на месте.

Тех, кого захватили живыми, отправили по воздуху в Сыктывкар, столицу Коми АССР, и немедленно начали допрашивать. После следствия с применением пыток, длившегося полгода с лишним, девятнадцать человек получили новые сроки, а сорок девять были расстреляны 9 августа 1942 года.

Жертв среди защитников советского правопорядка тоже было много. Но НКВД обеспокоила не только гибель нескольких десятков вохровцев и гражданских лиц. Согласно документам, Яшкин “признался”, что целями Ретюнина были свержение советской власти на всем Севере, установление фашистского строя и союз с нацистской Германией. Зная, как добывались в СССР показания подследственных, верить этому трудно. И все же восстание в Усть-Усе не было рядовым бунтом уголовников: отчетливо видно, что оно было политически мотивировано и носило открыто антисоветский характер. Его участники не укладываются в расхожие представления о вооруженных беглых уголовниках: большинство из них составляли политические. В НКВД понимали, что слухи о восстании быстро достигнут многих близлежащих лагерей, где в военные годы процент политических был особенно велик. Некоторые и тогда, и позже подозревали, что немцы знают о воркутинских лагерях и намереваются использовать их как “пятую колонну”, если им удастся так далеко вторгнуться на советскую территорию. Слухи о том, что немцы засылали туда на парашютах своих агентов, бытуют по сей день.

Боясь повторения, Москва приняла меры. 20 августа 1942 года во все лагеря и колонии ГУЛАГа была разослана из центра докладная записка “Об усилении контрреволюционных проявлений в ИТЛ НКВД”. Она требовала в двухнедельный срок провести повсеместные “изъятия контрреволюционного и антисоветского элемента”. После этого по всем лагерям страны начались расследования. Было выявлено немало “контрреволюционных повстанческих организаций”, в частности “Комитет народного освобождения” на комбинате “Воркутауголь”, “Русское общество мщения большевикам” в колонии под Омском. В одном отчете за 1944 год говорилось, что в течение 1941–1944 годов в лагерях и колониях ликвидированы 603 повстанческие организации и группы, активными участниками которых являлись 4640 человек[1467].

Несомненно, в подавляющем большинстве своем эти “организации” были вымышленными, дела об их ликвидации были сфабрикованы с тем, чтобы создать видимость успешной агентурной работы. И тем не менее власти боялись не зря: восстание в Усть-Усе поистине стало предвестьем будущих событий. Несмотря на поражение, оно не было забыто, как не было забыто мученичество расстрелянных социалистов и троцкистов. Десятилетие спустя заключенные нового поколения, изменив тактику в условиях другой эпохи, начнут там, где кончили участники восстания и голодовок, взяв на вооружение политическую забастовку.

Строго говоря, приведенные здесь истории о сопротивлении скорее связаны с последующими главами этой книги, чем с предыдущими. Они выбиваются из рассказа о лагерной жизни в период наивысшего могущества ГУЛАГа. В большей степени они составляют часть последующего рассказа о том, как ГУЛАГу пришел конец.

Часть третья

Подъем и упадок ГУЛАГа 1940–1986 годы

Глава 19

Война

Я был солдат, теперь острожник.Мой скован дух, мой нем язык.Какой поэт, какой художникМой страшный плен отобразит!

И злые вороны не знали,Какой урок давали нам,Когда пытали нас и гналиПо тюрьмам, ссылкам, лагерям.

Но чудо! Над каменоломнейЗвезда свободная горит.Хоть дух мой скован – он не сломлен,Хоть нем язык – заговорит!

Жители западных стран, как правило, считают началом Второй мировой войны 1 сентября 1939 года – дату вторжения Германии в Западную Польшу. Но в историческом сознании русских ни этот день, ни 17 сентября 1939-го, когда СССР вторгся в Польшу с востока, не запечатлелись как начало великой бойни. При всем его драматизме это совместное нападение, согласованное заранее в ходе переговоров, которые привели к заключению пакта между Гитлером и Сталиным, не затронуло непосредственно большинство советских граждан.

Но ни один из жителей СССР не забыл 22 июня 1941 года, когда Гитлер внезапным нападением привел в действие план “Барбаросса”. Карло Стайнер, который был тогда заключенным Норильлага, услышал об этом по лагерному радио:

Внезапно музыка смолкла, и мы услышали голос Молотова, говорившего о “вероломном нападении” немцев на Советский Союз. После нескольких слов трансляция окончилась. В бараке, где было около ста человек, установилась мертвая тишина. Все смотрели друг на друга. Сосед Василия сказал: “Ну все, нам теперь крышка”[1468].

Привыкшие думать, что любое крупное политическое событие приносит зэкам дополнительные беды, политзаключенные восприняли весть о вторжении с особым ужасом. И не без оснований: “врагов народа”, на которых немедленно стали смотреть как на потенциальную “пятую колонну”, в некоторых случаях сразу отделили для более суровых репрессий. Часть из них (количество пока неизвестно) расстреляли. Стайнер пишет, что уже на второй день войны рацион лагерников был урезан: “Сахар выдавать перестали, и даже норма выдачи мыла была уменьшена вдвое”. На третий день войны всех заключенных иностранного происхождения начали собирать и переводить в другие места. Стайнера, который был подданным Австрии и при этом считал себя югославским коммунистом, отправили из лагеря в тюрьму. Его дело вновь начали расследовать.

То же самое происходило по всему ГУЛАГу. В Устьвымлаге в первый же день войны запретили переписку, газеты, сняли репродукторы[1469]. То же самое произошло на Колыме. Повсюду ужесточились обыски, удлинились утренние поверки. Для заключенных из немцев создавались отдельные бараки с усиленным режимом. “А ну, все, кто на БЕРГИ, на БУРГИ, на ШТЕЙНЫ всякие, – влево давай! Которые вообще там разные Гин-ден-бур-ги или Дит-ген-штейны…” – услышала однажды на разводе Евгения Гинзбург. Она кинулась в учетно-распределительную часть и уговорила инспекторшу “«поднять дело», установить гражданство и национальность. <…> Первый раз в мировой истории оказалось выгодно быть еврейкой!”[1470]