Федор Ушаков - Святое русское воинство

Письмо вашего превосходительства, посланное к вице-президенту Сената Феотоки с тем объяснением, чтобы все вновь учрежденное с прошлого декабря отменить и не исполнять, опрокинуло все наши труды и старательности об общем спокойствии.

Этот лукавый и хитрый старик, однако, неразумный, при моей здесь бытности, даже не сказав мне ни слова, по всем островам циркулярно опубликовал оное письмо ваше и с некоторым прибавлением от себя нанес помешательство в последнем уже окончании дел господину Тизенгаузену, огорчил его чрезвычайно так, что господин Тизенгаузен с великой чувствительностью жаловался ко мне на его поступки, почувствовал себя больным и беспрестанно письмами своими просит позволения возвратиться ко флоту; все это хотел я поправить, но и затем просьба его повторяется о том же, и напоследок позволил я ему быть сюда.

В островах разнесшийся слух, чрез депутатов из Константинополя получаемый, о новом установлении правления и о других последствиях тревожит весь народ беспредельно, предвидимые из того следствия отвратить трудно, кроме как силою войск, но и то будет тщетно, всегда войски наши в островах быть не могут; острова сии предвижу я пропащими, народ по единоверию с нами, приверженный к России, даже никакой строгостью отделить от сей нации его невозможно, был уже здесь пример во время моего отсутствия (обыватели имеют от себя в Константинополе определенных [людей], которые обо всем их уведомляют, получа от них известие о переменах делающихся, о том, что некоторые места отданы будут туркам, пришли в отчаянность, взбунтовались, и вдруг вошли в город более пяти тысяч человек, тот же час хотели истребить турок и домы депутатов, а особо Каподистрии дом хотели разметать по камню, не слушали ни о чем никого: но как находился здесь генерал-лейтенант и кавалер Бороздин с войсками, он один мог унять их, употребя поступок с доброй манерою, и искусством отвратил все худые последствия и выслал народ из города, успокоя их, сказав, что все это неправда).

Господин Тизенгаузен пишет ко мне с Чефалонии, теперь тоже и важнее еще сделать предприемлют, и весь народ с великим роптанием сбираются партиями, и он не имеет столько сил и возможности сей отважный и предприимчивый больше других островов народ удержать от худого последствия, просит моего наставления, что ему делать; я писал к нему, всеми возможностями стараться все худости отвращать и удерживать народ в спокойствии и отнюдь не допустить ни до какой дерзкости, но он от чувствительностей, сделавших его больным, как выше означено, просит оттоль увольнения.

Получа письмо вашего превосходительства с объяснением трех слов, чтобы Бога ради кончить, не желал я ничего более писать и распространяться объяснениями, хотел сказать только то, что перемена прежнего, новый план и прочее, с тем последующее, повергает сии несчастные острова в вечное несчастие и совершенную гибель, к отвращению которых я, с моей стороны, никаких средств не имею, вашему превосходительству [о том] представляю. С письма и с рапорта, присланных ко мне от капитан-лейтенанта Тизенгаузена, также копии при сем прилагаю.

Прошу вас по меньшей мере писать в Сенат, [чтобы] все то, что мною и посланным от меня в острова установлено и приведено в порядок, оставить ненарушимо, может быть, хотя несколько времени сие поддержит людей в спокойствии, но, когда новый план будет получен, совсем не знаю, что произойтить тут может; я, как и прежде к вам писал, по необходимости должен оставить судьбе и начальству здешнему, как они хотят; прежде нами утвержденное вновь мне опорочивать невозможно, и по справедливости в том никто ко мне вероятности иметь не будет.

Капитан-лейтенанту Тизенгаузену приказано было от меня ехать в Цериго и там сделать таковые же учреждения, восстановить тишину и порядок, и спокойствие, но вышеобъясненные обстоятельства сию посылку остановили, в каком теперь состоянии сей несчастный остров, изволите усмотреть из приложенной копии с рапортов господина Тизенгаузена и поручика Диаманти; ежели бы я и посланный от меня в острова господин Тизенгаузен и в сих островах устройствами не водворили тишину и спокойствие, и с ними то же бы было, Цериго зависит от учреждения нашего.

Но означенное письмо ваше к Феотоки и перемена плана остановили окончание дел наших, к спокойствию потребное, нельзя теперь удержать[185] противное новому плану и должно ожидать его, таковая вновь устроенная перемена плана лишила меня удовольствия видеть государя императора, деятельностями моими и от меня определенных довольным, и вновь учреждаемую республику сделала навсегда несчастной; от воли вашего превосходительства все сие зависело, и весьма возможно было в столь отдаленном месте отсюдова ошибиться и не предусмотреть коварных замыслов нескольких вредных обществу людей; которых отослали вы из Константинополя депутатов, те были доверенные от стороны народа, сверх их еще в Константинополе оставались несколько таковых же, но и они от прочих отделены, и предложения их не приняты во уважение.

Дворянство, некоторые надуты венецианской гордостию, нетерпимою всеми народами, от которой и падение сей республики последовало, утвердилось теперь преимущественно над другими классами к совершенной своей гибели; я все это предвидел и предупредил равным соединением второго класса с первым, к которому народ имеет полную доверенность, при оном положении могли бы быть стократ спокойнее, нежели при новом плане.

Я все это объясняю вашему превосходительству не для того, чтобы я чувствовал неприятность, противу меня случившуюся, но единственно объясняю по всей справедливости из одного чувствительного сожаления о злосчастии сей новой республики; ваше превосходительство одним словом могли бы удержать депутатов от перемены плана, только бы вы намерение их не похвалили и сказали бы, что это будет им вредно; свято уверяю, было бы достаточно, все они весьма послушны к нашей нации и дерзкого ничего отнюдь не предприняли бы. Имею честь быть с наивсегдашним моим почтением и совершенною преданностию.

Милостивый государь мой, Николай Александрович.

По рапорту вашему, от 22-го апреля писанному, в рассуждении штрафных, объявить честь имею: вам уже известно мое желание, особой честью почитаю, ежели мы установим правление и спокойствие на островах без потери людей. Те, которые делали хотя и важные проступки, должны быть наказаны, как с ними и сделано, справедливо. Но после, когда уже они восчувствовали наказание, чем легче простим мы их сверх их чаяния, надеюсь, больше почувствуют к ним милосердия, даже и все прочие большую приверженность еще к нам иметь будут.