Воспоминания петербургского старожила. Том 1 - Владимир Петрович Бурнашев
В доме Лазаревской армянской церкви, где теперь какой-то меняла, вывеска которого гласит о покупке и продаже акций и всевозможных банковских бумаг, был крытый подъезд с сенями, ведшими по лестнице, покрытой пышными коврами, в блестящую кондитерскую синьора Амбиелли, где впоследствии, до водружения знамени своего на пресловутых «минерашках», долгое время царил прославившийся некогда Иван Иванович Излер[1265]. Раз как-то, спускаясь из этой кондитерской Амбиелли, угощавшей таким шоколадом, какого лучше не было, кажется, и при дворе, Николай Еварестович вдруг в сенях наткнулся на сцену переодеванья братьев Т. О., из которых Навуходоносор, бросив альмавиву Пентефрию, напяливал на себя гороховый каррик и выходил из сеней на улицу, где услужливый извозчик держал серо-пегую кобылу под уздцы, – конечно, ради только одной формальности, так как четвероногая старушка сама рада была радехонька избавиться от курц-галопа и маленько постоять повольготнее, в ожидании одного из переменных своих седоков.
Эта проделка братьев, «кавалеристов вскладчину», проделываемая ими в доме армянской церкви, не ушла от прозорливости насмешливого и всегда постоянно острившего светлейшего князя Александра Сергеевича Меншикова. Он часто прогуливался по Невскому проспекту и при виде которого-либо из братьев Т. О., сделав обычную свою гримасу, исправлявшую у него должность улыбки, приговаривал тому, с кем шел (так как князь никогда совершенно один по улицам не ходил): «Вот наши темплиеры! На одной лошадке, как и взаправские французские-то рыцари храма, вскладчину ездят[1266]. Нечего сказать, права пословица, что „голь хитра на выдумки“».
Эпизод из бального сезона 1835 года в Петербурге
(Из «Воспоминаний петербургского старожила»)[1267]
Лет за сорок пред сим я, как и все молодые люди того времени, платил дань светской жизни, по тогдашним понятиям о светских удовольствиях. Почти с увлечением предавался я так называемому тогда «бальному сезону», который в те времена, благодаря расположению двора к салонным танцам, был в Петербурге во всем своем блеске и в особенности процветал в залах дворянского собрания. Из всех зим зима 1834–1835 года оставила во мне наиболее приятных впечатлений, отчасти потому, что в эту пору в Петербурге создались некоторые приятные семейные дома, переселившиеся в столицу из провинции, не принеся, однако, с собою провинциальных эксцентричностей, оставленных ими разумно на берегах Мсты, Оки и Волги, отчасти же по причине знакомства с несколькими молодыми людьми одних со мною лет, сделавшимися непременными моими сотоварищами при моих выездах на балы, особенно дворянского собрания, где были балы чуть ли не по два раза в неделю, редко мною манкируемые. К числу тогдашних новых моих знакомых принадлежал корнет лейб-гвардии Конного полка, добрейший и милейший Афанасий Иванович Синицын, с которым отчасти я уже познакомил читателей «Русского архива», прочитавших в № 9 этого сборника мою статью: «М. Ю. Лермонтов в рассказах его однокашников». Но здесь, в этой теперешней статье из моих «Воспоминаний», он занимает одно из видных амплуа des grandes nécessités[1268], как говорят в театральном мире, и потому нельзя не порассказать о нем некоторых подробностей, тем более что все эти подробности имеют с тем вместе целью очертить картину тогдашнего ежели не высшего, то среднего петербургского общества.
Я познакомился с А. И. Синицыным тотчас по производстве его в 1834 году в офицеры, в доме шталмейстера П. Н. Беклемишева. Синицын был прототип того, что в полковом и вообще в приятельском быту называют добрым малым или bon enfant, т. е. хороший товарищ, честный, без всяких претензий, уживчивый, ласковый, учтивый, но, впрочем, вовсе не орел по уму. Это последнее обстоятельство, однако, не помешало тому, чтобы в Школе гвардейских подпрапорщиков и юнкеров, откуда в 1834 году Синицын вышел корнетом в конную гвардию, имя его красовалось на золотой доске, как первого по тогдашнему (1834 г.) выпуску. Этому счастливому результату военного воспитания Синицына отчасти могло помочь и то, что он кончил курс в Харьковском университете, откуда вышел, кажется, в 1832 году действительным студентом. Очутясь на свободе после смерти отца, воронежского помещика Задонского уезда, юный владелец довольно порядочного имения возжелал надеть гвардейский, да еще и кавалерийский, мундир, сводивший в те времена с ума всю российскую мало-мальски состоятельную молодежь. Заручась в провинции рекомендательными письмами в Петербург, Синицын, не теряя времени, явился в столице и одно из этих писем представил тогдашнему командиру Инвалидной гвардейской бригады, храброму воину двенадцатого года, израненному генерал-майору Матвею Васильевичу Меринскому. В этом гостеприимном доме, тогдашнего военного закала, Синицын встретил много молодых сверстников, отчасти родственников, отчасти сыновей боевых товарищей и приятелей хозяина. В числе этой молодежи было, совершенно случайно, несколько уланских юнкеров из гвардейской школы. Интимность и приязнь с этими юношами в синих колетах с красными отворотами как-то побудила Синицына также надеть уланский мундир, хотя, правду сказать, рослый, плечистый, ширококостный, здоровенный, белый и розовый, да в особенности чересчур уж полный для своих лет, не слишком легкий на подъем и не отличавшийся большой ловкостью добрейший Афанасий Иванович не вмещал в себе нисколько ни типа, ни элемента, свойственных офицерству легкой кавалерии, особенно гвардейской. Последняя отличалась в те времена своеобразно блестящим шиком и изящным удальством, нисколько не гармонировавшим с несколько флегматическою фигурою упитанного юного воронежского помещика, смахивавшего всего более на красивую здоровую русскую деревенскую деву, дочь какого-нибудь зажиточного вотчинного бурмистра, переряженную, словно на святках, в синий уланский колет и туго обтянутые чикчиры с широкими красными лампасами. Эта корпулентность юного уланского юнкера была причиною, что при первом на него взгляде великий князь Михаил Павлович, посещавший почти ежедневно школу и знавший всех юнкеров и подпрапорщиков наизусть, словно свои пальцы, как говорится, не мог утерпеть, чтоб
