Генрих V - Кристофер Оллманд
Прежде чем закончить, Полтон обратился к другому вопросу, который он назвал "главным и самым надежным доказательством принадлежности к нации" ― языку. Язык Франции, утверждал он, был понятен, более или менее, всем французам. В английской "нации", однако, было пять языков: английский, используемый англичанами и шотландцами; валлийский; ирландский; гасконский; и корнуолльский, ни один из которых не был понятен остальным. В этом, по мнению Полтона, и заключалась сила английской нации. По его мнению язык был доказательством силы "главной нации", способной выступать на соборе вместе с другими. Англия играла важную роль на прошлых церковных соборах и вряд ли можно отказать ей в праве снова играть эту роль в настоящее время[1394].
Полтон обращался к аудитории, собравшейся со всех уголков христианства, и мало кто из них знал подробности британской истории или точность его утверждений. Он умело использовал имена, которые могли быть известны или произвести впечатление: Елена и Константин, например. Но, в отличие от французов, он не мог апеллировать ни к длинной череде христианских королей, ни к культу монархии. Он также не мог слишком сильно подчеркивать "националистический" аргумент против французов ведь Генрих V считал себя не врагом Франции, а ее королем по своему законному происхождению[1395]. Все, что он мог заявить, это то, что Англия была, по крайней мере, такой же важной, такой же святой, такой же древней, как и Франция. Однако важным фактором является то, что в 1417 году, когда ее претензии на роль "нации" на соборе были оспорены, Англия могла привести аргумент, в котором элементы истории (реальной и вымышленной) были смешаны с апелляцией к значению языка как отличительного признака национальности, чтобы заявить, что она заслуженно была столь же известна, как и любая другая страна в Европе того времени[1396].
1417 год, когда Полтон защищал английские претензии перед собором, также должен был иметь большое значение для развития одного из основных аргументов Полтона — английского языка. Как подразумевал Полтон, язык был признаком народа. Это было продемонстрировано, когда в 1344 году Эдуард III в эмоциональной речи заявил, что нападение, запланированное французами, было направлено на уничтожение короля, его народа, его земель и его языка[1397]. Эта идея вновь прозвучала в июле 1400 года, когда Генри Перси, юстициарий Честера, написал от имени принца письмо, призывающее лучников противостоять шотландцам, которые хотели "начать войну против языка и народа Англии",[1398] а в тексте (датированном 1407 годом) говорится о намерении валлийцев "уничтожить английский язык, насколько они смогут, и превратить его в валлийский"[1399].
Было ли это сделано для того, чтобы привлечь внимание к росту значения английского языка и угрозам в его адрес, что в 1363, 1364 и 1381 годах заседания при открытии парламента были записаны на английском языке? Тем не менее, французский и латынь оставались доминирующими языками в этом конкретном вопросе вплоть до XV века: за все время правления Генриха V было всего четыре записи на английском языке, по две за 1414 и 1421 годы. Язык петиций, подаваемых в парламент, несомненно, демонстрировал явное нежелание отказаться от французского и латыни вплоть до второго десятилетия XV века. До 1400 года петиций на английском было две, между 1401 и 1410 годами — ни одной, между 1411 и 1420 годами — восемь, а в десятилетие 1421–30 годов их число резко возросло до шестидесяти трех[1400].
Есть важные признаки того, что в эти годы английский язык все больше и больше принимался как норма письменного общения, и что роль Генриха в развитии этого велика. Король, сын культурных родителей, по-видимому, любил читать. У него самого были книги на латыни, французском и английском языках, но именно на активном поощрении, которое он оказывал переводчикам, в основном на английский язык, следует сделать акцент. Книга Томаса Хоклива The Regement of Princes (О правлении государей) была переводом De Regimine Principum (О правлении государей) Эгидия Римского, а будучи принцем, Генрих поручил Джону Лидгейту перевести Fall of Troy (Падение Трои) на английский язык, и эта задача не была выполнена почти до конца правления его покровителя. Кроме того, именно в бытность Генриха принцем Эдуард, герцог Йоркский, перевел для него на английский Livre de la Chasse (Книгу о охоте) Гастона Феба, графа де Фуа, под названием The Master of Game (Хозяин дичи)[1401].
Личную роль Генриха в продвижении английского языка не следует упускать из виду. Его брат, Хамфри, позже поручил Лидгейту перевести Боккаччо, а граф Солсбери попросил его перевести на английский язык Pelerinage de la Vie Humaine (Паломничество души) Дегилевиля[1402]. Не следует забывать и о роли, которую сыграли другие переводчики, в частности Джон Тревиз и Джон Уолтон, а также их покровители, среди которых были члены семьи Беркли, в продвижении английского языка как родного литературного языка англичан[1403]. Тем не менее, личная роль Генриха в этой работе вполне соответствует и человеку, и времени, в котором он жил, и ее нельзя игнорировать. В правительственных кругах также происходило движение в сторону использования английского языка. И здесь Генриху тоже предстояло сыграть свою роль[1404].
Первый сохранившийся королевский административный документ, написанный на английском языке, датируется, что немаловажно, 1410 годом, когда принц находился в центре власти; второй документ появляется в 1414 году, еще два, включая протокол заседания совета, в 1417 году[1405]. Как бы ни были важны эти документы (протоколы, скорее всего, составлялись на привычном языке тех, кто присутствовал на заседании и, скорее всего, мог их прочитать), именно личная переписка Генриха отражает переход на английский язык, который, поскольку он был столь резким, мог отражать только сознательное решение использовать английский язык в качестве избранного средства общения короля[1406]. Очевидно, что, будучи принцем, Генрих использовал французский язык в качестве
