Н Князев - Легендарный барон: неизвестные страницы гражданской войны.

Старые унгерновцы, бывшие с генералом Унгерном в походах против красных в районе Нерчинского завода говорили, что там, где Унгерн действовал, как партизан, он имел успех, а где встречался с красными регулярными частями и его появление не было для них неожиданным — он уходил от красных.

То же явление наблюдалось и в походе на Русь с 19 июля по 14 августа. Брал внезапностью или численным превосходством. Долгого боя не принимал. Так он поступил в бою 20 июня у Баян — гола, и в бою под Ново — Дмитриевкой 4 августа, когда мы уходили от красных. Во всех боях, кои я наблюдал и коим был свидетелем, не было продуманности боя и отсутствовало руководство лично генерала Унгерна. При совместных действиях распоряжался большею частью генерал Резухин, а Унгерн как метеор носилсй по фронту, подбадривая ташуром идти вперед. Частные начальники знали, что указаний ожидать нельзя и действовали самостоятельно и очень хорошо.

Справедливо возразят, что я ошибаюсь в оценке, так как генерал Унгерн — георгиевский кавалер за Первую Великую войну, взял Ургу и прочее, и прочее. Верно — георгиевский кавалер: сотнику казачьего полка не дадут его зря. Он получил его по заслугам, за небольшое лихое кавалерийское дело, положенное по статусу для младших начальников в Галиции, но это дело имело местное значение, требующее не больших умственных военных талантов, а великую храбрость, каковой в полной мере был наделен генерал Унгерн. Урга была взята по плану подполковника Дубовика, проведенному командирами отдельных частей, даже полковник Хоботов точно действовал по диспозиции для боя.

Генерал Унгерн — типичный партизан: огромная сила воли, храбрость, выносливость, умение отлично ориентироваться ночью. Возможно, что он годился бы на роль начальника для крупного кавалерийского рейда в тыл противника и, конечно, провел бы его талантливее, чем генерал Мищенко на полях Маньчжурии в 1904–1905 гг. Но вождь, стратег, тактик, политик и администратор Унгерн был плохой. Его Азиатская конная дивизия до взятия Урги была не кавалерийская, а лоскутная дивизия, плохо организованная и связанная между собою. Из дивизии группами и одиночно бежали офицеры и всадники. Сотни из одного полка переводились в другой, образовывались полки нового наименования и получали нового командира полка.

В Урге усилиями генерала Резухина и при помощи новых опытных боевых офицеров Азиатская конная дивизия действительно стала кавалерийской дивизией. Неоспоримо — генерал Унгерн не был создан для роли военачальника.

В день организации тыла, забот о нем и прочего, генерал Унгерн не проявлял никаких административных дарований. Тыла и тыловых презирал и старался унизить их. Только работой инженера Рериха, старшего врача Клингенберга, заведующего мастерскими подполковника Дубовика и удачным подбором помощников тыл Азиатской конной дивизии был налажен. Пожалуй, некоторую долю в это дело внес и Макарка — душегуб (Сипайлов). Тылы Унгерн бросал на произвол судьбы, подвергая нападению, и сами начальники тыловых учреждений маневрировали и приближались к дивизии, а когда было опасно, то уходили от нее. Что же касается семей офицеров и мирных жителей в тылу, то о них он просто забыл.

Как политик генерал Унгерн был безнадежно плох и непостоянен. Будучи от природы умным человеком и неплохо образованным, он вбил в свою голову бредовую идею возродить какой‑то век феодалов — рыцарей с цеховым устройством населения при помощи полудиких монгол. С реальной же обстановкой считаться не хотел. Ламаист, возведенный на высшую степень бога войны, генерал Унгерн, уходя из‑под Троицкосавска на запад, не думал о защите очага ламаизма — Урги, а преследуемый бредовыми идеями ушел с пути защиты в неизвестность. Большевики поспешили захватить Ургу, разрушили очаг ламаистов, поспособствовали скорее Богдо — гэгэну переселиться на седьмое небо, а Шабинское ведомство впоследствии свели на нет. Во всяком случае, мир ламаистов не помянет генерала Унгерна добрым словом. Он не был предан монгольскому национальному делу, ведя переписку с китайскими генералами и сановниками, ища каких‑то сговоров. Этого монголы не простили Унгерну и предали его79.

Сердце, милосердие в нем отсутствовало. Сирых и убогих он не терпел. К женщинам относился жестоко и с презрением. С женой жил недолго и, снабдив ее деньгами, отправил в “отчий дом”, словно деньгами можно было поправить разбитую жизнь молоденькой принцессы. Говорят, что женился он из политических соображений, чтобы через жену закрепиться среди азиатского правящего мира и приобщить себя к азиатам. Но к азиатам он не приобщился, а до самой смерти оставался бароном, гордился своим родом, предками и титулом. Остается один невыясненный вопрос: ненависть к женщинам происходила из сущности его аскетической натуры или это явление патологическое. Не раз наблюдал генерала Унгерна, когда он избивал ташуром людей. Глаза его выражали больше эротическую страсть, чем гнев80. Отсутствовала самокритика, анализ и дар предвидения. Походы в Нерчинском районе, около Акши, в Кударинском районе, кажется, должны были убедить генерала Унгерна, что население Забайкалья не пойдет не только с семеновцами, но и вообще с белыми против красных и, тем не менее, наперекор судьбе и стихии он шел искать союзников в 1–м отделе того же войска и не нашел их.

Не найдя их в Забайкалье, он решил уйти в Урянхай, перезимовать и по весне поискать в Енисейской области, забывая, что власть большевиков за зиму еще более окрепнет и ему с ней не справиться. Но самое удивительное — он возлагал абсолютную уверенность на то, что Урянхайская котловина даст ему возможность спокойно прозимовать. Он лично знал Урянхайский край и должен был знать, что это настоящая, совершеннейшая мышеловка, из которой он не выйдет, так как она плотно захлопывалась несколькими проходами и, конечно, большевики эти выходы крепко закрыли бы до момента, пока в дивизии не произошел бы бунт.

Критиковал ли он самого себя когда‑нибудь в душе, но не знаю ни одного случая, когда бы он собрал начальников для обсуждения тех или иных вопросов. Сбор начальников для обсуждения диспозиции Дубовика перед взятием Урги не носил характера совещательного, а характер уяснения начальниками уже принятой генералом Унгерном диспозиции.

Он был уверен в том, что всадники пойдут за ним в огонь и в воду, но он в этом глубоко ошибся.

Ничьего авторитета он не признавал. Считался с одним атаманом Семеновым, но в ответственную минуту, когда Семенов приказал ему уходить из Монголии в Маньчжурию — он приказа не исполнил, тогда как для Семенова открывалась еще возможность опереться в Маньчжурии на твердую землю, для собрания сил против большевиков.