Михаил Байтальский - Тетради для внуков

Только обратная связь между избирающим народом и его избранниками способна обеспечить правильную работу системы демократии, регулирующей объем человеческих прав и свобод.

Подлинная демократия сочетает в себе, кроме права выбирать и смещать своих выборных, еще третье важнейшее право: право оппозиционного меньшинства в любое время поднять вопрос о доверии к избраннику большинства.

Падение президента Никсона в США явилось результатом статьи, которую написал один человек. Нет иного надежного способа обратной связи между властью и народом, кроме свободы выражения мыслей, принятой как руководящий принцип демократии. Не затыкать рот!

Свобода слова обеспечивает даже одному гражданину возможность заявить свое мнение: может случиться, что никто его и не поддержит, но возможно, что он привлечет на свою сторону большинство. А самому большинству она обеспечивает возможность каждодневно проверять свою правоту и исправлять свои промахи. И наконец, она не дает властям закаменеть в самодовольстве и самоуспокоении.

Гласность можно уподобить стрелке прибора, постоянно находящегося перед вашими глазами и в любую минуту показывающего, в каком режиме работает машина демократии. Отсутствие гласности равнозначно отсутствию прибора.

Буржуазия – именно она, а не кто другой! – изобрела главные современные инструменты гласности: прессу и широкое радиовещание. Не буржуазным способом обратной связи была (и осталась) челобитная.

Посылки ходоков, челобитные, заявления и прошения – это всего только плохонькие воды фальшивой, ничего не дающей обратной связи. Точнее будет назвать ее антисвязью. Ее положительное действие ничтожно, а отрицательное огромно: она отучает всех нас говорить всенародно, публично, открыто и смело со своей властью. Она приучает нас униженно просить там, где мы вправе свободно требовать. Опасность антисвязи многократно возрастает, когда дело происходит в стране, народ которой столетиями знал только челобитную.

Замена системы "большинство-меньшинство" системой единогласия, означающей попросту ликвидацию меньшинства, есть прыжок из царства необходимости, как называл его Энгельс, в царство тоталитарности. Если в этом благословенном царстве и появится кто-то, кто предложит путь в царство свободы, он будет немедленно схвачен и посажен в психушку. Так, может, и вправду надо быть сумасшедшим, чтобы вообразить, будто существует дорога от тоталитаризма к свободе?

К тетради четвертой

То, что я написал о Еве и ее работе, которой она отдала свою жизнь, кажется мне ключом к познанию перемен, происшедших в психологии функционеров.

За полвека создана и, по крайней мере, сотнями тысяч (если не миллионами) освоена новая профессия: специалисты по идейному поощрению других к работе. Когда-то они были действительно идейными и верили в общественную полезность своей функции. С превращением их профессии в массовую уровень ее снизился до простого чиновничьего отбывания, превратился в должность, не требующую никаких знаний в той области, которую они идейно обогащают.

Люди старого пропагандистского типа отжили. Тогдашние горячие призывы, вскоре ставшие штампами (вроде "засучив по-большевистски рукава, возьмемся за работу"), сейчас смешны. Магия слов превратилась в словесный обряд. Как современный функционер умеет отлично функционировать, не обращаясь к своей совести и не спрашивая себя, верит ли он сам в то, что он пропагандирует или не очень верит (и этим он решительно отличается от Евы!), так и массе, на которую нацелена его агитация, дарованы разные степени лицемерия. Ты можешь верить глубоко, можешь верить мелко, можешь даже притворяться – только перед телеобъективом улыбайся, делай преданное выражение лица, аплодируй, подписывай обязательства – но ни в коем случае не выдавай себя ни перед высшим начальством, ни, боже упаси, перед иностранцем!

Разве с христианством не произошло то же самое, когда оно укрепилось? Вера уступила место обряду. На людях – молись, а дома – необязательно, лишь бы икона висела: горение веры заменено горением лампады.

В деятельности функционеров, направленной на подогрев народного энтузиазма, важнейшее место отведено имитации трудового пыла: "починам" передовиков и движению их последователей. Самому заслуженному из движений, стахановскому, недавно исполнилось сорок лет. Тогда, сорок лет назад, мы переживали медовый месяц починов и движений. Мы были верующими, твердо убежденными в том, что пример лучших, заимствованный массами, станет материальной силой.

Вопрос о том, захотят ли массы заимствовать прекрасные примеры, считался праздным. Как-никак, энтузиазм тогда еще не был пустым газетным словом, и были еще люди – главным образом, молодые, – чья душа пылала. Может, и сейчас такие есть, но когда всех подряд называют энтузиастами, трудно разобрать, кто там настоящий, а кто газетный.

Впрочем, сейчас вытащили новые слова, потому что энтузиазм поистерся. Его заменили романтикой: романтика поиска, романтика тайги, степей, гор, пустыни, моря, высотных строек, математических формул, лабораторных опытов и, наконец, самая любопытная из романтик – романтика трудовых будней.

На подмогу ей идет влюбленность в свое дело. Все, кого ни возьми, влюблены в свою профессию: профессора и моряки, продавцы и счетоводы. Влюблены и маляры, исключительно из любви халтурящие в выходные дни по частному найму за удесятеренную плату, и шоферы, работающие налево. Ну и конечно – сами функционеры, эти энтузиасты чужого труда, распространители починов, работники департамента движений. Уговаривая других горячо влюбляться, сами они холодны. А некоторые даже знают истинную цену своей профессии. Но другой они не учились, а переучиваться – хлопотно. Да и невыгодно.

С необычайной набожностью (слишком подчеркнутой, чтобы ей можно было поверить) занимаются они своим квази-делом, никогда не позволяя себе улыбнуться над ним. Почему не приходит им в голову простейшая мысль, за которой и тянуться высоко не надо – мысль о сравнении с другими?

В США нет движений. Недвижимая страна! Ни один фермер не участвует в движении "за" (за глубину вспашки, за ранние агрономические сроки, за досрочный ремонт техники, и еще семьдесят семь "за"). А почему-то не США покупают у нас зерно, а мы – у них (своего-то не хватает!). И в промышленности у них не рождаются движения, а производительность труда, как заклятая, у них вот уже сколько лет выше нашей вдвое, если не втрое (а в земледелии – так и вчетверо, впятеро).

Сравнение с Западом, с Америкой не нужно нашей стране по причинам объективным, а не придуманным. Сравнение только наводит уныние, а нам нужны бодрость и вера. Поэтому и сравнивают их безработицу с нашей всеобщей занятостью, а не их эффективность труда с нашей. Функционеры призваны вселять в нас бодрость и увеличивать успехи народа в труде и науке посредством агитации, пропаганды, разъяснений, примера передовиков, рапортов победителей и переходящих знамен. Рапорты и примеры маскируют материальный интерес рабочего и инженера, ставший ныне, очевидно, единственным двигателем энтузиазма. Впрочем, какое-то значение имеет и личное честолюбие, усиленно распаляемое системой наград и званий, по объему не имеющей равных в мире: только до 1968 года в нашей стране было пожаловано за трудовые успехи 3.535.508 орденов и медалей (сборник "СССР и зарубежные страны после победы Великой Октябрьской социалистической революции", М., изд. "Статистика", 1970. Стр. 37).