Ульрика Кесслер - Ричард I Львиное Сердце

Не был задет ни один жизненно важный орган, и Ричард, не подав виду, что ранен, поскакал в свой лагерь, приказав продолжать осаду. Прибыв в лагерь, он попытался самостоятельно выдернуть стрелу из раны, но в своем нетерпении добился только того, что сломал стрелу, и железный наконечник длиной с ладонь остался глубоко в теле. Ночью при слабом свете масляной лампы один из фельдшеров, Меркадье, долго напрасно старался найти его в массивной спине. Когда, немало потрудившись, он все же извлек наконечник ножом, рана превратилась в смертельную. Заражение крови уже нельзя было остановить. Полностью осознавая свое положение, Ричард отдавал последние распоряжения. Он назначил Иоанна своим преемником, послал за матерью и составил завещание, в котором не забыл также своего племянника Отто. Вопреки советам врачей, он, как мы слышим, проявил невоздержанность, тем самым, должно быть, ускорил свой конец. Народная медицина, правда, была противоположного мнения об эффекте, достигаемом физической близостью при опасных для жизни заболеваниях, следовательно, может быть то, о чем нам сообщается как о распутстве, было не столько желанием получить удовольствие, сколько своеобразной борьбой со смертью. Наивные души полагали, что набожные князья и крестоносцы предпочли бы скорее умереть, чем нарушить супружескую верность. Ричард таким не был, он, несомненно, отдал бы предпочтение жизни. Однако смерть его была несчастным случаем, и не следует отвергать утверждение, что не умирает тот, кто хочет жить, ни в чем себе не отказывая.

Во время болезни, длившейся одиннадцать дней, он, наверное, почувствовал бессмысленность своей борьбы, так как, пожалуй, достаточно хорошо знал Иоанна. Как и его современники, он, вероятно, не строил иллюзий относительно будущего государства, которое создал его отец и которое он сам защищал от Филиппа. Надгробный памятник на могиле, кажется, как нельзя лучше отражает трагизм его жизни. В то время как другие члены королевской семьи, например Генрих II или Элеонора, застывшие в умиротворенном покое, изображены лишенными индивидуальности, на исполненном достоинства лице Ричарда — вероятно, попытка реалистического портрета — линия вокруг рта запечатлела глубокую разочарованность.

Ричард умер под вечер 6 апреля 1199 года, во вторник, перед вербным воскресеньем. Ему шел 42-ой год. После его смерти со стрелка, которого он пощадил, Меркалье, как говорят, приказал содрать кожу. С зачинщиком мятежа, Эмаром Лиможским якобы еще до конца года поквитался незаконнорожденный сын Ричарда, Филипп Коньякский: согласно Говдену, он убил его. И, таким образом, отомстил за отца Из тела Ричарда, согласно обычаям того времени, были вынутый отдельно похоронены внутренности и мозг, прежде чем его предали земле в Фонтевро в Турени. Сердце, необычной величины, как сообщает Гервасий, король в знак своей любви завещал столице Нормандии, которая очень скоро пережила нелегкие дни. Оно нашло место успокоения в Руанском соборе.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Научная биография сегодня отличается тем, что больше не решаются на синтез. В отличие от XIX века, презиравшего умозрительность, но создавшего яркие образы исторических личностей, предпочтение ныне отдается анализу существенных вопросов. В результате чего удается собрать точный и обширный материал. А где же остается личность? Она остается для будущих биографов, так как ее невозможно раскрыть чисто аддитивным путем. Между тем историк-исследователь вынужден добавлять личностный фактор там, где он имеет значение, своей фантазией или использовать избитые клише. Так что все возвращается на круги своя: где — часто для пущей серьезности — сознательно гонят в дверь синтез, он возвращается через окно. Наши самые добросовестные исторические исследования населены героями романов. И Ричард Львиное Сердце — не исключение.

Нельзя сказать, что в его случае уже давно произведен анализ источников и отсутствует только синтез. Специалисты в данном случае оказались настолько некомпетентны, что все этапы его жизни оцениваются лишь фрагментарно и относительно. Как историческая личность Ричард нам совершенно не знаком, так как его образ скрыт за толщей неисследованного материала. Вместе с тем лучшие специальные работы доказывают только то, что все — историки крестового похода, исследователи государства Плангагенетов, специалисты по эпохе Штауфенов — убеждены, будто прекрасно его знают. При этом отличительной чертой вымышленного образа Ричарда, проходящего через специальную историческую литературу, является отрицание его политических способностей. Но ведь чем сильнее личность влияет на ход истории, тем серьезнее и обширнее последствия вопиющей несправедливости в оценке ее значения, рождающей целый ряд ложных выводов. Это и произошло. Поэтому устранение белых пятен истории возможно лишь при взаимодействии различных исторических дисциплин, и, прежде всего, совместных усилий западноевропейских и центрально-европейских исторических школ, что позволит свести воедино разрозненные исследования отдельных эпизодов жизни Ричарда. А это означает: получить самое глубокое и полное представление о жизни, протекавшей поистине в мировых масштабах и для понимания которой средиземноморский период столь же важен, как и соответствующий период англо-французской истории и немецко-австрийские перипетии.

Если же биография претендует не просто на роль призмы, преломляющей соответственно последний уровень научных знаний по ряду существенных вопросов, то ей следует стремиться к созданию цельного образа. Но любой синтез субъективен, а слишком поспешный приводит к беллетристике. Сегодня ни у кого не возникает сомнений, что абсолютная объективность — не более как неосуществимая мечта, так как ни для кого не секрет, что любая постановка вопроса и подбор материала сами по себе субъективны. Научная биография в этом смысле ничем не лучше любой другой ветви научного познания, напротив, сталкивается к тому же еще и со специфической проблемой, связанной с тем раздражением, которое, очевидно, вызывает у исследователей аморфность человеческого бытия. И в то время как стремление найти формулу для характера и жизни уводит из области доказуемого в мир трансцендентального, другая опасность заключается в том, что профессиональный арсенал пополняется обычными в повседневной практике методами. Теми, используя которые мы так часто выносим приговоры людям, о которых почти ничего не знаем. Имеет ли значение интуиция при написании научной биографии? Она может направить по правильному пути — но не является аргументом и, следовательно, не может лежать в их основе. Выход, позволяющий биографам раскрывать образ, не греша против истины, возможно, состоит в том, чтобы никогда не стирать грань между тем, что можно доказать, и тем, что существует только в теории. Не следует отказываться от общего плана, но не следует также злоупотреблять крупным планом там, где возможна лишь туманная перспектива, а где бессильна даже основательная теория, необходимо оставлять личности ее тайну. Умозрительное рассуждение в качестве отправного пункта, наверное, недопустимо в любом случае, зато в качестве откровенно субъективного вывода оно может появляться там, где его невозможно спутать с результатом исследования. Речь идет о понимании проблем, присущих этому жанру.