Павел Нерлер - «Посмотрим, кто кого переупрямит…»

Конечно, я хочу иметь еще больше ваших фотографий.

24 октября <1968 г.>

Дорогой Кейс!

Большое вам спасибо за вашу любезность. Я рада, что вы еще вспоминаете меня. Книга, которую вы мне послали, – одна из лучших, прочитанных мной[791]. Не сможете ли написать пару слов вдове и передать ей мое восхищение от этой книги? Ахматова посетила ее, когда была в Англии[792].

Я бы хотела с вами поговорить. Не собираетесь ли сюда? Вы мне очень нужны. Приезжайте и приходите пить чай – не забудете?

Не сможете ли позвонить? Мой телефон 126-67-42.

Еще раз спасибо…

Надежда Мандельштам.

<21 февраля 1969 г.>

Дорогой Кейс, прежде всего я отвечу на Ваши вопросы.

1) Художник в стихотворении Ахматовой – это Альтман Натан[793]. Видели ли Вы этот ужасный портрет ее?

2) Я не читала книгу Миндлина[794], но несколько лет назад он мне послал несколько страниц о Мандельштаме. Он был еще совершенным мальчиком, когда встретил Мандельштама. На этих страницах Мандельштам говорил массу вещей (в прямой речи). Миндлин приписывает ему слова, которые он никогда бы не произнес. Например, “писать стихи огромное счастье”, и так далее… В словаре Мандельштама не существовало такого слова, как счастье. Он шутил надо мной: “Наденька думает, что она должна быть счастливой”… Всё, что он говорил на этих страницах, было целиком не по-мандельштамовски. Я ни одного слова не узнавала. Я написала об этом одному другу Миндлина (Македонову) и узнала, что Миндлин старался поработать над этими страницами. Но думаю, ему не удалось. Он не умен и, как я Вам говорила, не понимал, о чем говорил Мандельштам.

Но есть один правдивый момент. Это о ссоре с Волошиным. Мандельштам отправил свое письмо и был прав: с тех пор они больше никогда не встречались. Мандельштам не хотел ехать в Коктебель, пока Волошин был жив. Я однажды там была, и Волошин старался мне объяснить их ссору (с Мандельштамом, а заодно и с Эренбургом, который тоже никогда не возвращался туда, избегая встреч с Волошиным), как будто эта ссора просто состояла в “мистификации” (то есть шутке). Такие шутки, как с Мандельштамом, могли бы ему стоить жизни. С Эренбургом они спорили о каких-то кастрюлях. Он думал, что Илья украл его кастрюли. К этому времени он был несколько сумасшедшим. Я находила его сумасшедшим несколько лет спустя… Нечего было делать.

Приедете ли точно? Мне очень нужны лекарства (одно для меня – Roter – и одно для моего брата, который страшно болеет). Об этом я написала Н. Струве. Надеюсь, что он его найдет. Оно производится в Югославии – антибиотик “Пятног”. Если собираетесь сюда, спросите заранее у Никиты. Артур Миллер обещал мне послать любое лекарство, которое мне будет нужно… Если Никита не сможет достать его, пишите Миллеру. Его нетрудно найти.

Думаю, это всё, что могу сказать.

Мне страшно хочется вас видеть. Дайте мне быть уверенной в том, что приедете. Передайте мою любовь вашим профессорам, которые посетили меня… Надежда Мандельштам.

Никита живет в Villebon-sur-Yvotte (Франция), 61, rue de la Mairie 92[795]. Ахматова дала мне этот адрес.

19 августа <1969 г.>

Мой милый друг!

Во второй половине сентября я буду в Москве и буду страшно (ужасно, исступленно и т. д., и т. п.) рада повидать Вас. Приезжайте поскорее! Я сильно по Вам соскучилась. Ваша Надежда Мандельштам.

Я получила Ваше письмо только сегодня, так как живу в Переделкине на съемной даче и давно не была в Москве.

7 октября <1969 г.>

Мой молодой друг, которого, как я боюсь, мне уже никогда не увидеть…

Я вам отвечала не сразу оттого, что чувствовала себя довольно плохо. Дело было просто в старости, а не в определенной болезни. В этом году мне исполнится семьдесят лет – это гораздо больше, чем я когда-нибудь ожидала. Жалко, правда, что у вас здесь нет родственников. Постарайтесь раздобыть их![796] Почему бы и нет?

Написали ли вы свою книгу по-голландски?[797] Мне будет довольно трудно читать ее, потому что для меня это “по-басурмански”[798]. Но посылайте ее, если буду еще жива, когда она будет опубликована.

Как вам понравился Кларенс Браун? Он хороший. А Бéрлин? Пастернак говорил, что он самый умный человек, с которым он когда-нибудь встречался. А я как-то сомневаюсь. Борис был наивным[799].

Вот так… Что же касается времени в поэзии Ахматовой, я не нахожу его философским. Думаю, что она чувствовала, какие были до нас поколения, но не то, что я назвала бы соотношением неподвижного времени и времени нашей жизни. А если Вы нашли что-нибудь еще, то буду более чем рада.

Люблю стихи Ахматовой от “Белой стаи” по пятидесятые годы. Некоторые стихотворения шестидесятых прекрасны (“Родная земля”). Но отрывки драматического произведения[800] и “Полночные стихи” не для меня. Это любовная лирика старости. Кому она нужна? А что касается реальности по ту сторону времени, над которой она задумывалась, я совершенно с вами согласна. Вы совершенно правы. Она ее постоянно носила в своих мыслях. И это было то, что нас соединяло.

Не забывайте меня. Ваша Надежда Мандельштам.

У меня нет третьего тома[801].

Кстати, я вполне понимаю вас. Я была оптимистична, когда мы познакомились. Это было давно. А теперь я слишком стара для оптимизма.

6 апреля <1970 г.>

Дорогой Кейс, очень рада была получить ваше письмо. Большое спасибо за книгу о Шенберге. Как вы знаете, я его очень люблю.

Я полностью согласна с вами в том, что Ахматова великий поэт, хотя в молодости и в старости она потворствовала своему ego. Но поэт – не святой, и ему позволяется иметь свои слабости. У Ахматовой в старые годы всё еще появлялись прекрасные стихи. Напоминаю вам “Родную землю”.

Я бы хотела говорить вам всякое не только мысленно. В первой половине июня буду здесь, а летом в Переделкине. Хорошо бы знать заранее, когда приедете. Вы знаете мой телефон, так что сможете мне позвонить.

Приезжайте. Давно пора это сделать.

Н. Мандельштам.

<8 августа 1970 г.>

Дорогой Кейс!

Я очень рада, что вы можете приехать. Пожалуйста, позвоните, когда приедете. В самый день приезда. Так? Договорились?

Вы, наверно, знаете мой телефонный номер. А если его забыли, даю его еще раз: 126–67–42. Не забывайте, что буду ждать вашего визита (или звонка) в первый же день.