Николай Рубцов - Последняя осень. Стихотворения, письма, воспоминания современников

Студент 3 курса т. Рубцов Н. М. обучается заочно. В текущем учебном году (напомним, что Рубцова восстановили на заочном отделении только 15 января 1965 г. — Н. К.) он не сдал ни одной контрольной работы. Учитывая перезачеты, мы считаем, что за ним числится академическая задолженность — четыре контрольные работы.

Как студент-заочник он только числится, но не учится.

Вологодское отделение СП РСФСР ходатайствует о восстановлении Рубцова на IV курсе очного отделения (см. письмо). Думаю, что это преждевременно.

Тов. Рубцов плохо учится и недостойно себя ведет (см. письмо из милиции).

Рубцов — творчески активен.

Но за академическую неуспеваемость и недостойное поведение он заслуживает серьезного взыскания и предупреждения.

Справка, составленная деканом заочного обучения П. Тараном по поручению ректората, требовала, конечно, времени для подготовки ее, и очевидно, что запросили ее на следующий день после получения бумаг из милиции. Всего два дня потребовалось и тов. В. Ф. Пименову, чтобы написать ответ на ходатайство Вологодской писательской организации. И по форме, и по содержанию ответ этот более смахивает на донос.

«Уважаемый товарищ Романов!

Студент Рубцов Н. М. в июне 1964 года был отчислен из института за систематическое появление в нетрезвом виде и за недостойное поведение.

Учитывая признание им своей вины, обещание исправиться и ходатайство его творческого руководителя поэта Н. Н. Сидоренко, он был в январе 1965 года восстановлен в число студентов-заочников.

Мы надеялись, что тов. Рубцов учтет свои ошибки и исправится.

Однако Рубцов после восстановления в институте не приступил к занятиям и в апреле снова за недостойное поведение был задержан милицией и доставлен в вытрезвитель.

Все это не дает основания перевести т. Рубцова на очное отделение. В связи с указанным возникает вопрос о возможности дальнейшего обучения Рубцова и на заочном отделении.

Казалось бы, зачем нужно поднимать этот архивный хлам, какое это имеет отношение к Рубцову, к его поэзии? Мне кажется, что имеет, и самое прямое. Ибо эта безжалостная, равнодушная, канцелярская стихия, где легко обезличивались человеческие поступки, где невинное, в общем-то, требование принести бутылку вина настойчиво переименовывалось в «недостойное поведение», и становилась на пути Рубцова к элементарной устроенности, эту силу и не мог перебороть он.

Еще интересны эти документы и тем, что в них раскрывается характер их авторов. Вот тот же В. Ф. Пименов. Он отправил письмо А. Романову 26 апреля и, значит, написал его 25 апреля, сразу, как только получил справку от П. Тарана. Но, хотя и малый срок был отпущен для составления письма, это не помешало ему всесторонне раскрыться в любимом жанре. Владимир Федорович потому и выдвинулся в первые же годы брежневского правления, а потом спокойно и счастливо прожил на должности ректора все долгие годы застоя, что очень уж подходил для этого времени. Нет-нет, он и в сталинские годы не сидел в лагере, не бедствовал и в годы хрущевской «оттепели», но все-таки полностью раскрыл свой талант именно в годы застоя.

Вот и из письма А. Романову видно, как замечательно умел Владимир Федорович превратить свой отказ как бы даже и в благодеяние, каким заботливым и чутким мог прикинуться. Читаешь Владимира Федоровича: «Мы надеялись, что тов. Рубцов учтет свои ошибки и исправится…» — и прямо слезы на глаза наворачиваются. Вот ведь каков студент подлец, ему поверили, а он опять обманул, даже и «не приступил к занятиям», а к тому же «снова за недостойное поведение был задержан милицией»… И как мастерски построена последняя фраза письма: «В связи с указанным возникает вопрос о возможности дальнейшего обучения Рубцова и на заочном отделении». Воистину, умри, а лучше не скажешь. Вы, дескать, хлопочете о переводе Рубцова на дневное, так вот, нате же! — его и с заочного-то нетрудно выгнать. То есть почему нетрудно? Его там нельзя держать! И если держат, то только по причине необъяснимого добродушия самого Пименова. Ну а как тонко сообщается А. Романову «компромат» на Рубцова! Причем просто так, без особой цели, просто на случай, если по своей собственной глупости и недомыслию надумают, например, принять этого Рубцова в Союз писателей. Знайте, товарищи, Владимир Федорович вам раскроет глаза, какой это человек Рубцов…

Я не случайно акцентировал внимание читателей на датах документов. 8 апреля — Рубцов просит восстановить его на дневном отделении. 22 апреля в институт приходят бумаги из девятнадцатого отделения милиции. 26 апреля В. Ф. Пименов отправляет ответ на ходатайство А. Романова. То есть двадцать шестого апреля решение уже было принято. Тем не менее сам Рубцов и 27 апреля не знает об исходе его дела. То есть он, конечно, справлялся у Пименова, но тот по свойственной ему доброте и мягкосердечию не сказал, что решение уже принято, а предложил написать заявление и объяснить, что же произошло семнадцатого апреля… Рубцов написал.

«Ректору Литературного института

им. Горького тов. Пименову В. Ф.

от студента-заочника 3 к. Рубцова Н.

Уважаемый Владимир Федорович!

Я пишу Вам в связи с ходатайством Вологодского отделения Союза писателей, а также в связи с письмом в институт от начальника отделения милиции.

В первую очередь — о письме из милиции. Если говорить подробно, все произошло так:

Однажды вечером я приехал в общежитие института. На вахте меня не пропустили. Они имели на это право, но мне, как говорится, от этого не было легче. Я решил поехать на ночлег к товарищу и с этой целью подошел к такси. Водительница такси потребовала деньги за проезд заплатить вперед. Я отдал ей три рубля, так как более мелких денег у меня не оказалось (еще при себе у меня осталось столько же, т. е. 3 р. Это имеет значение). И мы поехали. Когда, выходя из машины, я попросил сдачу, водительница отказалась вернуть ее. Она с нескрываемым нахальством стала утверждать, что никаких денег у меня не брала. Тут стоит помянуть Есенина: такую лапу не видал я сроду! А если помянуть Гоголя, это черт знает что такое! И тогда я нарушил свое правило последнего времени: не гневаться и тем более не разжигать в себе гнев. Я потребовал продолжить поездку до ближайшего милиционера. Я это сделал с целью „проучить“ ее. Теперь я понимаю, что поступил тогда удивительно глупо. В деревне, наверное, поглупел. Ни в коем случае нельзя было рассчитывать, что она покается в милиции, а нельзя забывать, что ее отвратительный поступок с моей стороны недоказуем. В милиции меня и слушать не стали, так как в общем-то их интересует не столько истина, сколько официально-внешняя сторона дела. Мне велели заплатить этой женщине 64 коп. по счетчику. Я сделал это, чтобы избежать осложнений. Потом меня увели куда-то спать. Слава богу, хоть за это я им благодарен! В отделении милиции я вел себя достойно, вернее, покорно. Только этой женщине резко сказал: „Как вам не стыдно!“ Начальник отделения, очевидно, эти слова и имеет в виду, когда привычно формулирует: вел себя недостойно…»