Блез Паскаль. Творческая биография. Паскаль и русская культура - Борис Николаевич Тарасов
“Закона Я” в текущей действительности в разной степени разбавляется водой и входит в структуру образа “гордых” героев Достоевского. Причём речь идёт не только о “титанических” персонажах (Раскольников или Ставрогин, Иван Карамазов или великий инквизитор), но и о мелко-тщеславных эгоистах типа Ракитина или Лужина, Смердякова или Лебезятникова. В его сочинениях рассматриваются и домашнее наполеонство, и служебное инквизиторство, и бытовая шигалёвщина. Так, в одном из многочисленных замечаний на эту тему писатель показывает железнодорожного служащего, в образе которого причудливо совместился и маленький Наполеон, и маленький Шигалёв, и маленький великий инквизитор. “По всей России протянулось теперь почти двадцать тысяч вёрст железных дорог, и везде, даже самый последний чиновник на них… смотрит так, как бы имеющий беззаветную власть над вами и над судьбой вашей, над семьёй вашей и над честью вашей, только бы вы попались к нему на железную дорогу”.
Раскрывая сложный духовный мир человека, сокрытые побуждения его сердца и корневые движения воли, Достоевский обнаруживал их подчинённость, несмотря на неодинаковое содержание и разные сферы действия, “закону Я”. И в бытовых, профессиональных, любовных взаимоотношениях людей, и во всеохватных принципах и идеях по видимости не похожих друг на друга “учредителей и законодателей человечества”, естественный “бред сердца”, если его “натуральность” не преображена абсолютным идеалом и встречей со Христом, ведёт к самопревозношению и уединению личности, ее напряженно-настороженному соперничеству с другими людьми, к безысходному вращению, по терминологии Паскаля, в кругу поиска “счастья”, удовлетворения эгоистических притязаний, насыщения libido.
Именно в этом кругу замкнута “машина ума” многих отрицательных или частично отрицательных персонажей Достоевского, которые зачастую эмпирически трезвы и практичны, рассудочны и логичны, но сердце которых не свободно от тёмных страстей. Характеризуя в “Подростке” Версилова, Макар Иванович Долгорукий свидетельствует: “В ём ума гущина, а сердце неспокойное”. И мужа госпожи М., обладателя “жирного сердца”, называют в “Маленьком герое” умным человеком. Великий инквизитор, презирая человечество, примыкает к “умным людям”, а Христа в пустыне искушает “умный дух” – “дух уничтожения и небытия”. Таким образом, ум, учёность, образованность оказываются слугами подспудных или очевидных желаний, исходящих из неспокойного, помрачённого, жирного сердца, и не способны выйти из границ тайного или явного самолюбия, “закона Я”.
По мысли Достоевского, преодоление “закона Я” доступно лишь действительно свободному человеку, победившему рассудочно-плотское давление своей натуры, одолевшему власть непреображенного “сердечного бреда” и вышедшему из-под его нигилистических следствий. Такое перерождение, полагал он, может произойти лишь при разрушении и полной нейтрализации опорных “точек, о которых грезит сердце” в “законе Я” и при направлении желания по совершенно противоположным ориентирам “закона любви”.
По убеждению Достоевского, отказ “по своей глупой воле пожить”, оздоровление корней желаний и очищение “сердечного бреда” эгоистической натуры (о трудности отказа от естественности эгоистического своеволия, поступающего назло добролюбию, своеобразно свидетельствует герой “Записок из подполья”: “я бы дал себе совсем отрезать язык, из одной благодарности, если бы только устроилось так, чтоб мне самому уже более никогда не хотелось его высовывать”) происходит в человеке только тогда, когда его душа полностью захвачена абсолютным идеалом, стирающим в ней все остальные “идеалы” и идолы. “В том моя воля, чтоб не иметь воли, ибо идеал прекрасен”.
Абсолютным и прекрасным идеалом, создающим непосредственность и непобедимость ощущения высшей красоты, преображающим “сердечный бред” и меняющим его вектор, делающим отказ от “натуральных” движений собственной воли “самовольным” и естественным, был для Достоевского, как известно, Иисус Христос. Соединённые в своевольном жесте первочеловека зависть, гордость, эгоизм, чувственность, задававшие ритм и структуру развития “закона Я”, снимались противоположными началами в безраздельной и беззаветной, бескорыстно-жертвенной любви Христа к людям.
Логика Достоевского совпадает с логикой Паскаля, в положительном центре которой также становится Иисус Христос. По их убеждению, подлинное познание Бога и человека невозможно без посредничества Иисуса Христа, через которое люди постигают собственную нищету и пути ее исцеления. Ясно видя себя несчастными, больными, слепыми рабами и грешниками, они с помощью Иисусовой благодати отворачиваются от своекорыстных страстей и преисполняются теплой радостью любви и милосердия. Только в чистом сердце, пишет Паскаль, пробуждается совершенная и истинная любовь – это последнее и абсолютное основание человеческого бытия, приобретающее в личном опыте наивысшую достоверность по сравнению с наличной действительностью и доказательствами рассудка, самая мощная сверхприродная сила, собирающая воедино все калейдоскопические осколки эгоизированной жизни. И бесконечное расстояние между телом и духом служит лишь слабым подобием несравненно большего расстояния между духом и любовью, которая выводит человека к новой преображенной реальности.
Как и в философии Паскаля, в ценностной иерархии Достоевского люди “плоти” и “ума” отступают перед людьми святости и милосердия. Для обоих любовь является единственной безусловной целью, по отношению к которой любые достижения выступают как некая условность, промежуточный образ, степень приближения к высшему состоянию. Однако герои “ума” и “плоти” наивно принимают свою условность за нечто безусловное, что объективно придаёт их поведению бессознательный оттенок обманывающего актёрства.
Паскаль, обращал внимание на то, что усиленное выпячивание социальной условности и внешнего авторитета мешает человеку осознавать своё подлинное положение в мире и адекватно переживать собственную антологическую ущербность, без чего, как известно, невозможно его исцеление и склонение сердца на путь Христа. Так же и Достоевский стремился показать, как иррациональная сила социального воображения выдвигает на передний план не безусловных, а условных “лучших людей”. Он отмечает, что перед условными лучшими людьми преклоняются как бы по принуждению, в силу корпоративно-кастового авторитета, который меняет свои формы при перестройке конкретно-исторических обстоятельств. Князей, бояр, дворян сменяют денежные дельцы, торговцы, юристы, промышленники, деятели науки, искусства и т. п. “лучшие люди”, деятельность которых не только не очищает сердце от самолюбия и своекорыстия, но, напротив, приукрашивает и маскирует несовершенную основу человеческой активности. Сила денег, власти, ума, образования нередко лишь усиливает пагубные следствия “закона Я”, а отождествление человека с социальным амплуа, с играемой в обществе ролью помрачает искреннюю простоту и глубину самосознания, мешает ему ясно видеть свою реальную ограниченность и незаметно “съедают” подлинные достоинства его души. Противоречия между блестящей наружной выработкой поведения светских людей, правительственных чиновников и т. п. и “недоделанностью” их души показаны писателем во многих произведениях.
В отличие от условных, безусловные лучшие люди познаются у Достоевского не социально-кастовой принадлежностью, богатством, учёностью или талантами, а наличием духовного света в душе, благоустроенностью сердца, высшим нравственным развитием и влиянием, способным перестроить глубинную структуру эгоцентрического
