Вениамин Каверин - Эпилог

Врачом не был. Впрочем, неправда — был врачом. В 17-м году после революции выбрали меня солдаты старшим врачом, хотя я командовал тогда батальоном. А произошло это оттого, что старший врач полка как-то скуповато давал солдатам отпуска по болезни. Я показался им сговорчивей. Я не смеюсь. Я говорю серьезно. А вот сухонькая таблица моих событий: арестован — 6 раз, к смерти приговорен — 1 раз, ранен — 3 раза, самоубийством кончал — 2 раза, били меня — 3 раза.

Все это происходило не из авантюризма, а «просто так» — не везло.

Нынче же я заработал себе порок сердца и потому-то, наверное, стал писателем. Иначе — я был бы еще летчиком. Вот и все.

Да, чуть не забыл: книгу я написал. Рассказы — «Разнотык» (не напечатал; может быть, напечатаю часть). Другая книга моя — «Рассказы Назара Ильича, господина Синебрюхова» — в продаже. Продается она, я думаю, в Пищевом тресте, ибо в окнах книжных лавок я ее не видел.

А разошлась эта книга в двух экземплярах. Одну книжку купила — добрый человек Зоя Гацкевич, другую, наверное — Могилянский. Для рецензии. Третью книжку хотел купить Губер, но раздумал.

Кончаю.

Из современных писателей могу читать только себя и Луначарского.

Из современных поэтов мне, дорогая редакция, больше всего нравятся Оленька Зив и Нельдихен.

А про Гучкова так и не знаю.

Мих. Зощенко

(Литературные записки. 1922. 1 августа. № 3)

А) Из статьи Евг. Северина (Печать и революция. 1929. № 1)

…Следующий шаг Каверина и был попыткой дать большую, ответственную по замыслу вещь: главной проблемой нового романа «Девять десятых судьбы» стала проблема интеллигента и революции. Проблема эта уже была до Каверина глубоко и серьезно разработана Фединым в «Городах и годах». Нельзя этого же сказать о романе «Девять десятых судьбы» — в нем нет ни глубины, ни серьезности, соответствующей теме.

Моменты Октябрьского переворота в Петрограде описаны с большой подробностью, но без всякого подъема. Писатель явно не нашел красок. Зато личные мотивы не в меру разрослись и уклонились в незатейливую, а в своей любовной части — в наспех сколоченную авантюру. Старая закваска оказалась крепче: авантюра вылезла на авансцену, заслонив собой революцию.

…Что поучительного в этой истории? Ничего или почти ничего. Потому «почти», что из всего этого можно вывести только то заключение, что в революции не стоит надеяться на личную силу и лучше сразу объявить о своем прошлом и тем очистить себя перед лицом пролетариата.

…Революция дала много глубоких и захватывающих проблем, и если Каверину все же понадобилось придумывать и притягивать за волосы ситуации для сюжетности и для этого брать фоном Октябрьское восстание, то, по нашему мнению, это новое и убедительное доказательство социальной близорукости нашего писателя…Итак, первая вылазка Каверина из камерности в социальность окончилась неудачей: социальный роман не вышел, несмотря на значительность темы.

Б) Из статьи Б.Анибала (Прожектор. 1927. № 16.)

…«Девять десятых судьбы» — роман с переодеваньями, где героиня переодевается прапорщиком, где герой скрывает свое прошлое. Тут же участвует полагающийся по сюжету злодей, приводящий героя на край гибели, но все, как и следовало ожидать, кончается благополучно: злодей мертв, а герой и героиня, между прочим обладающая «сухим и мужественным голосом», целуются ко всеобщему удовольствию.

Роман развернут на фоне Октябрьской революции в Петрограде. Отдельные ее моменты даны удачно, но главное для Каверина, конечно, не революция, а необычайные приключения героя, для которого она служит таким благодарным фоном.

А) Из статьи А.Селивановского «Островитяне искусства».

(На литературном посту. 1928. № 12)

…Для значительной части гуманитарной интеллигенции переход на службу пролетариату означал необходимость зачеркнуть итоги предшествующей работы, переучиваться по-новому, заново обучаться неведомой прежде — марксистской — грамоте. Для советской страны казались излишними древнегреческий и латинский языки в школах. Марксизм начал свое победоносное наступление на социологические науки, в том числе и на лингвистику и теорию литературы. Квалифицированная гуманитарная интеллигенция почувствовала необходимость самообороны против марксизма, а такая самооборона, в частности, началась энергично в области лингвистики и теории литературы.

Если старшее поколение, обессиленное, выдохшееся, успокоившееся на пропыленных догматах традиционной школьной науки, пыталось только сохранить в неприкосновенности свои старые святыни, то поколение более молодое, еще не исчерпывающее своих жизненных сил, еще воинствующее, попыталось организовать контрудар. Так появился формализм — активная идеалистическая реакция против марксизма.

…В «Скандалисте» выведены две группы, представители двух поколений. К одной из них всецело применимо определение Ногина: они родились в одну эпоху, вскормлены другой и пытаются жить в третьей. Это более молодое поколение, во главе с теоретиком литературы и практиком кинематографа Виктором Некрыловым, родившееся в 19 веке, вскормленное буржуазным декадансом начала 20 века и пытающееся обосноваться в советской действительности. (…) Внимательное рассмотрение образа Некрылова позволяет сделать выводы, определяющие и подытоживающие роман. Некрылов — признанный вождь, учитель, убегающий от учеников, но постоянно их плодящий и ими окруженный… Если не открыто враждебный революционной эпохе, то, во всяком случае, бесконечно ей чуждый, — он пытается создать… оплот против эпохи, сохранить по отношению к последней и ироническую дистанцию.

…Он требует отказа от голого отрицания… он видит, что время оттесняет их со своих позиций… «Товарищи, больше нельзя отшучиваться. Мы хотели обшутить современность, а правыми оказались те, которые не шутили». В этих словах смысл философии всей, смысл «Скандалиста»…

Б) Из статьи А.Старчакова (Известия. 1929. 12мая)

Читатель знаком с В.Кавериным по его книгам «Девять десятых судьбы», «Конец хазы». «Вечера на Васильевском острове» приобретают для читателя несколько особый интерес. Новая книга — иронический показ определенной общественной группы. Это реакционное крыло науки, упорно игнорирующее советскую общественность, литературная богема, отгорженная от живой жизни, поглощенная интересами своей узкой группы. Распад, антиобщественное настроение этой среды Каверин сумел показать достаточно остро в своих «Вечерах».