Эдвард Радзинский - Загадки любви (сборник)

Сократ. Как только они уйдут, сразу неси мою чашу.

Тюремщик. Вот это разговор! Молодец, старичок! (Распахивает двери.)

Входят Ксантиппа и ученики Сократа.

Среди них – Первый и Второй.

Сократ (продолжая со счастливой улыбкой растирать ноги). Какая странная вещь, друзья. То, что люди зовут приятным и сладостным, подчас поучительно уживается с тем, что принято называть мучительным, больным. Они будто срослись в одной вершине – кто получит одно, вскоре получит и другое. Еще недавно моим ногам было тяжело и больно от оков, а теперь всему моему телу сладостно и приятно. Тема для басни Эзопа.

Второй (стараясь говорить весело). Кстати, меня спрашивало уже несколько человек, правда ли, что ты вдруг начал сочинять стихи?

Первый. Это неправда. Сократ сочинял в тюрьме не свои стихи, а перелагал древние басни Эзопа.

Сократ (будто не слыша Первого ученика, обращаясь только ко Второму). Знаешь, Аполлодор, в течение жизни мне часто снился сон, будто чей-то голос говорил мне: «Сократ, потрудись на поприще муз». Я считал, что я так и делаю, ибо философия считается величайшим из всех искусств муз. Но в тюрьме… в тюрьме философия не всегда утешает. И вот после болезни, когда в моей душе проснулось ликование, я попытался творить на самом обычном для муз поприще – я начал слагать стихи.

Второй. И что же?

Сократ. Оказалось, нельзя творить стихи при помощи разума. Оказалось, поэты летают. И только тогда приносят свои песни, собранные в садах и рощах муз. Поэт – это существо легкое, крылатое и безумное. И творить он может, только когда сделается исступленным, вдохновенным, чего не позволяет мне мой скучный разум. И потому я оставил свои жалкие потуги и сочинил всего один гимн в честь Аполлона. Ведь благодаря празднику Аполлона в Дельфах я прожил этот лишний месяц, и не поблагодарить его было бы невежливо. (Отдает гимн Второму ученику.) Ты передашь это сегодня священному Хору, когда он сойдет на землю Афин.

Ксантиппа. Я не могу так! Я не могу!

Сократ. Ксантиппа… Ксантиппа…

Ксантиппа (бессвязно). Я не могу, Сократ! Я просто не могу.

Сократ. Уведите ее!

Ученики держат Ксантиппу.

Ксантиппа. Нет! Все, все, я буду молчать! Я буду молчать! Я должна все это до конца увидеть. Ты слышишь? Я должна быть с тобой до конца, чтобы ты знал, что я тебя люблю.

Сократ (Второму). Ксантиппа – женщина, но что с тобой, Аполлодор?

Ксантиппа вырывается из рук учеников, падает на пол и ползет к Сократу.

(Опускается на колени.) Ну, давай поговорим, Ксантиппа. Ты ведь стала у меня совсем мудрая.

Ксантиппа (шепотом). Совсем мудрая.

Сократ. Ты уже научилась беседовать со мной. Не так ли?

Ксантиппа. Научилась.

Сократ. Тогда слушай: ты ведь знаешь, что ни одна птица не поет, если она страдает…

Ксантиппа. Знаю.

Они стоят на коленях друг против друга.

Сократ. Тогда ответь мне, почему лебеди, почувствовав свою смерть, заводят такую громкую, такую счастливую песню? Отчего они ликуют?

Ксантиппа (ничего не соображая). Отчего они ликуют?

Сократ. Значит, смерть – это не всегда страдание. А ведь лебеди – это вещие птицы и принадлежат все тому же Аполлону. Ты поняла?

Ксантиппа (целуя его руки). Я поняла.

Сократ. Теперь ответь мне, Ксантиппа, свойственно ли настоящим философам пристрастие к так называемым наслаждениям: к питью или еде? Ответь мне.

Ксантиппа. Свойственно… Несвойственно. (Вцепилась в руку Сократа.)

Сократ. А к остальным удовольствиям, начиная с тех, что относятся к уходу за телом – например, щегольские сандалии, красивый плащ, – ценит ли все это истинный философ или не ставит ни во что, кроме самых необходимых?

Ксантиппа (бормочет). Несвойственно… Свойственно…

Сократ. Молодец. Ксантиппа! Стало быть, истинный философ на протяжении всей своей жизни постепенно освобождает свою душу от прихотей тела. И когда наступает час его смерти, что с ним происходит?

Ксантиппа. Что с ним происходит?

Сократ. Душа обычного смертного разлучается с телом оскверненная и замаранная. Всю жизнь она угождала своему телу – его страстям и наслаждениям. Она настолько срослась с телом и зачарована им, что не считает истинным ничего, кроме утех тела, то есть того, что можно осязать, выпить, съесть или использовать для любовной утехи. Все смутное, незримое она боится и ненавидит. И оттого мучительно такой душе расставаться с телом и жизнью. Не то философ! Ксантиппа, я никогда не заботился о теле. Я победил все его желания – и теперь, вступая в пору, когда оно будет докучать мне своими слабостями и мешать мне мыслить, я расстаюсь с ним легко, без сожаления, как лебеди. Я убегаю из-под его стражи. Это не страдание, Ксантиппа. Я покидаю землю легко, с осознанной любовью ко всем живущим. Считай это просто выздоровлением моего дряхлого тела. И как при выздоровлении приносят богу Асклепию в благодарность в жертву петуха – сделайте так, когда я закрою глаза.

Ксантиппа плачет.

Уведите ее, прошу вас!

Ученики уводят Ксантиппу. Она вырывается. Падает на пол. Сократ целует ее. Ученики тянут ее по полу, как куклу.

Останься, Аполлодор.

Все уходят, за исключением Второй и Первого учеников – Первый молча стоит в стороне и записывает все происходящее.

(Тюремщику.) Я пойду сейчас проститься с детьми. (Выразительно.) И когда вернусь…

Тюремщик (радостно). Нести?

Второй. Зачем ты спешишь, Сократ?

Тюремщик (торопливо). Значит, я прикажу – пусть сотрут яд и положат в чашу?

Сократ. Да.

Тюремщик. Мы с тобой управимся до обеда. Я сразу понял, что ты самый толковый из всех, кто сюда попадается. А то начнут – плачут, кричат, ругаются… А зачем?

Первый. Солнце еще не закатилось, Сократ, а все обычно принимают отраву после его захода.

Сократ не глядит в его сторону.

Второй. Он прав. Я узнавал: все обычно ужинают и пьют вволю на закате, и некоторые даже наслаждаются любовью.

Сократ смеется.