Владислав Бахревский - Аввакум

– Врешь, протопопище!

Афанасий Филиппович ухватил Аввакума за волосы, на пол бросил, туда-сюда таскал и тряс да и выдрал клок из головы. В огонь волосы бросил.

– Вот так весь сгоришь! В другой раз тебя спрашиваю, зачем выпытывал у баб про мои грешки?

– Не возводи на меня напраслины, Афанасий Филиппович, – поднялся Аввакум с полу, держась руками за голову. – Нет у меня другого лекарства на бесноватых – крестом врачую. Бес ведь не мужик: батога не боится. Ему страшен Христов крест, да вода святая, да священное масло, да кровь Христа, да тело Его. Это в римской вере причащают без исповеди, нам же, православие блюдущим, без исповеди причащать невозможно. Покаяние – венец чистоты души нашей, оберег телу, врач всякому недугу.

– Пошел молоть Емеля! – взвыл Пашков. – Говори, что тебе бабы обо мне сказывали? Все говори!

– Исповедуются, Афанасий Филиппович, Богу. Исповедь есть таинство, и ты хоть сожги меня, не скажу ни слова, в аду гореть дольше. И то мне страшней.

Поглядел воевода на Аввакума хитро, гадко.

– Не сваливай свое любопытство на Бога, протопопишко. Ты, верно, думаешь, что ты и есть наместник Господа на сей грешной земле Даурии? Только ты дурак и самозванец. От Бога – я, воевода. У меня власть. Хочу – убью, хочу – помилую. Я, Аввакум, много ближе к Богу, чем ты. Будь иначе, ты бы меня кнутом сек, а не я тебя, – нехорошо засмеялся, не по-человечески: то ли иканье, то ли квак лягушачий. – Крутит меня всего, протопоп! Крутит, ибо ты тайнам моим свидетель. Сжег бы тебя, да боюсь – Еремей, сын, с саблей на отца пойдет. Прочь! Да смотри, на глаза мне не попадайся.

Зыряна крикнул:

– Пусть протопопа Васька домой отведет.

Екнуло сердце у Аввакума: Васька самый большой злодей изо всех Зыряновых молодцов.

Ночь была черна как сажа, хоть звезд – будто мешок проса в небо вытряхнули. Ни единого темного лоскута – всё звезды, звезды. Шли молча. Аввакум впереди, а у Васьки – рожон в руках.

«Господи, помилуй!» – творил про себя молитву протопоп да и сказал вслух:

– Вот они, казак, какие у Господа палаты! На небо-то воззрись. Ему, человеколюбцу, сотворившему мир, и ночью светло, а у нас и белым днем в душе темень.

– А ну молчи! – заворчал Васька и принялся рожном тыркать протопопа будто на смех, а больно.

Повернулся Аввакум лицом к супостату, а Васька в живот ему рожон упер и давит, вот-вот шубу пропорет, а брюхо пропороть – невелика затея, Схватил Аввакум руками за древко да древком, тупым концом – в Ваську. Тот и выпустил оружие из рук. И бежать.

– Куда же ты? – крикнул Аввакум. – Мне твоя рогатина ненадобна.

А сам к дому, к дому. Кинул рогатину наземь, в дверь колотит. Открыли ему, а он белее снега.

– Здравствуй, Анастасия Марковна! Здравствуйте, детки! Как с того света. И на этот раз уберег Господь от смерти.

Спать, однако, лег с топором в изголовье.

Недели две не показывался Аввакум из своей избы, ждал, пока ярость в Афанасии Филипповиче осядет на дно черной его души.

Погибнуть – семью осиротить, а за бешеных баб тоже сердце болит. И ведь не за рыбой потащился, избу покинув, – ко двору воеводы, святой воды понес Марье да Софье.

Куда там! Баб по двое стерегут. От Аввакума стража как от привидения шарахнулась.

– Ступай, Бога ради, отсюда. Между Еремеем да Афанасием из-за тебя большой крик был. Не показывайся!

Через третьи руки передал Аввакум святую воду Евдокии Кирилловне, та сама к бабам в их избу ходила. Умылись Марья да Софья, выпили по глоточку и опять стали тихими. Пошли в дом служить, а по ночам к Аввакуму прибегали – всенощную пели.

Страсти страстями, а жизнь чередом.

На Святки снег выпал, высветлил ночи. Молодые ребята ходили по Нерчинску с виноградьем.

Да мы злат гребень возьмем,Да на вине пропьем,Виноградье красно-зелено!Да ты покличь, покличь, хозяйка,В твою спаленку покличь.Виноградье красно-зелено!

Аввакум от того пенья уши рыбьими пузырями затыкал: не терпел игрищ, веселья пустого!

В ту зиму привел Еремей в Нерчинск аманатов. Пять семей. Семейство Бакулайки крестилось у Аввакума. Сам Бакулайка ходил к Аввакуму домой, учился Богу молиться. Подружась, помог протопопу новую нарту построить. Полозья из креня делали. Из старой сухой лиственницы. С кузовком устроил нарты Бакулайка, удобные. Рассказывал, как собак в нарту запрягать, как их приваживать к нарте, как кормить. О своих собаках сказку баял. Будто за трое суток семьсот верст отмахивает – собаки бегут день и ночь без устали, – только корми, бегут, пока силы есть.

Нарты получились тяжеловатыми, но Бакулайка успокаивал:

– Хорошие нарты, долго будут служить. Из молодой лиственницы, из луба – полозья легче, да их на одну зиму не хватит. – Не таил от Аввакума своих секретов. – Хочешь, чтоб полозья лед хорошо держали, осенью три недели в воде мочи. Шибко быстрые будут нарты.

Собак, однако, не было у Аввакума, почти не осталось собак в Нерчинске, съели.

Кому собачатина, а кому и говядинка. Пашков воевода был опытный. Коров с собой привез, берег буренок пуще, чем людей.

Прожили, однако, зиму. Только весна тоже не порадовала.

Озимый ячмень вымерз. По самой ранней воде Еремей Пашков ходил с казаками в Албазин. Тоже ни с чем вернулся. Город был пуст.

Есть предание, будто Аввакум освящал Албазин. Сам он об этом походе ни словом не обмолвился, а ведь о такой службе как ему было не помянуть в челобитных к царям, к Алексею да к Федору?

Сочинять напраслину, украшая героя, ни историку, ни романисту – негоже.

История города Албазина поучительная. Не раз и не два брали его с бою китайские войска, а пленных уводили в Камбалык (Пекин).

Своей стойкостью русские казаки производили на китайцев сильное впечатление. И сами они, и их потомки поколение за поколением служили китайским императорам телохранителями, в дворцовой страже, в гвардии, В XIX веке правнуки албазинских казаков почти полностью забыли русский язык, но молились Иисусу Христу и Богородице… Нет, не посмел автор отправить протопопа в Албазин, не увидел в себе этого похода. Великий писатель Аввакум Петров о странствии на реку Амур где-нибудь да обмолвился бы, а он молчит. И мы помолчим.

В лето 7169 от сотворения мира, 1661 года от Рождества Христова, весной Аввакум и другие семьдесят жителей Нерчинска поплыли вверх по Шилке, надеясь найти рыбные места, заготовить на зиму съедобных кореньев, насушить полезных трав, наквасить черемши.

Казакам от Пашкова было велено ловить инородцев, приводить к присяге царю и брать с них ясак соболями и хлебом.

На двух дощаниках плыли. И паруса ставили, и гребли. Далеко забрались. Наконец встретили инородцев. Было у них овец дюжины три. Половину тотчас зарезали и съели, ибо наголодались. Семью взяли в плен. Аввакум, однако, сговорясь с разумными казаками, отпустил детей и женщин. Другие же казаки на протопопа озлились и велели ему отдельно от всех стоять.