Михаил Пришвин - Дневники 1926-1927

Мы решили разойтись между собой за пределы достижения выстрела и так искать каждому на свое счастье и на случай, если птицы полетят на ружье. Поискав собаку там и тут, я, наконец, решил, что правильная работа собаки мне дороже, чем выстрел по тетереву, и стал свистеть. Через некоторое время Кента является с каким-то особенным видом, будто она там где-то обмывала покойника, и мы по своему пустяковому делу вызвали ее неприличными свистками.

Я крикнул Леве, что собака здесь, и он прибежал. Я быстро высказал ему свое соображение, что мы собаку оторвали от дела: ведь взлета птицы не было слышно. «Ну, ищи, ищи!» — сказал я. Она довольно скоро побежала в свою сторону, откуда пришла, и потом стала снижаться на ногах, как обыкновенно при подводке, и, наконец, повела со всей своей таинственностью и осторожностью. Потом из куста по ее указанию вылетел старый черныш и сразу был остановлен в полете над кустами.

Оставалось только маленькое сомнение в анонсе, потому что петух мог подвернуться случайно и совсем не тот, по которому она пропадала. В пользу анонса было воспоминание о некоторых отдаленных ее стойках на болоте, когда она при подводке оглядывалась и останавливалась, дожидалась, не отрывая глаз от нас, подходящих к ней медленно, и потом, когда мы близко подходили, снова вела.

Убитого большого петуха нам было довольно для обеда. Становилось жарко. Явилась тропа, и мы пошли по ней домой, велев Кенте идти сзади. Мы, сильно болтая, забыли о собаке, и вдруг Лева мне говорит: «А ведь Кенты нет назади». Подождали — нет. Свищу раз, два, много свищу. И она появляется на тропинке. Теперь мы прямо возвращаем ее назад, откуда пришла, и спешим за ней, чтобы не упустить. Возвращается она довольно скоро, но все-таки можно следить. Потом снижается, подводит, останавливается, и за кустом вылетают раз, два, три — целый выводок.

Не остается больше никакого сомнения, что Кента — собака с анонсом, и я сам ее натаскивал, и сам об этом не знал. Важно это потому, что я очень доволен был ее лесным поиском и вообще не ищу добра от добра. Я натаскивал собаку не для полевых испытаний, не для медали, не из-за фокусов, а для успешной охоты своей. И, очевидно, если собака умная, то она сама поймет, как надо лучше, чтобы выходило дело. Итак, значит, не очень нужно при натаске быть педантичным и требовать от собаки чего-нибудь сверх необходимости. Если собака в лесу не теряется, то для чего ее мучить излишними для целей охоты требованиями? Кроме того, если собака по природе своей не расположена к анонсу, то зачем мучить себя и ее заставлять делать невозможное.

14 Августа. Пришел вчера вечером Яловецкий, и мы решили с ним поехать в Солнцево.

Так и сделали. Ехали через Филипповское, Караваевку (имение Зимина, жена его теософка, он общ. деятель, толстовец), в стороне было еще какое-то имение, от которого теперь остался пруд и старые березы.

Яловецкий сказал: «А ведь это имение было Алексинского или кого-то из таких. Журавлев рассказывал, он там пировал. Поближе подойти, там есть акация».

Нам были видны только березы, и листья на них двигались от легкого ветра, и уши, не слыша, слушали, как они шумели. Хотелось сесть там на траве и выбирать в шуме листьев свое. Сколько там в своем тоже теперь было такого разрушенного. Я думал: есть явления природы, встречи с людьми, разговоры, слова, которые необходимо, надо запомнить, и если забывается, то это сопровождается досадой, грустью, упреками совести. Но почему это неохотно возвращаемся к воспоминаниям о великой войне и русской революции, а когда вернешься к ним и заметишь, что память изменяет, то не встречаешь в своей совести упрека?

Еще была по пути богатейшая деревня Кузьмино (влияние Зимина, вспомнился Воргунин), потом погост Дмитрия Солунского и Солнцево. Вокруг болота было скошено, дичь загнали на середину, куда, как казалось, невозможно пройти. Нашелся только один дупель, по которому у меня вышла осечка, и он переместился в недоступную крепь. Мы ушли с болота, но разузнав, что есть к нему тропа внутрь его. Тоже сделал ошибку Яловецкий и в тетеревиной охоте, доверившись своим воспоминаниям и не проверив их расспросами. Ходили по выбитым скотом местам, пугали холостых тетерок, а рядом были некоей и вырубки, не тронутые скотом.

Мы пришли, было, к заключению, что тетеревиные гнезда померзли, но это оказалось не совсем правда, многие померзли, но некоторые и сохранились. Нам сказали, что Катынский здесь убил 20 штук в черном пере.

Вот об этом надо расспрашивать: на каких местах (болото или суходол) сохранились выводки. Нашими трофеями были за целый день ходьбы один тетеревенок, убитый Яловецким, и бекас, которого я убил на Филипповском болоте. Относительно большой дичи надо признать, что теперь, вследствие покосов, они убрались в крепи, и высыпки надо ожидать недели через две, к Успенью, когда подрастет отава.

<Приписка на полях> Один бекас был нами поднят на месте, откуда еще не была убрана скошенная трава, это говорит, что бекасы не совсем боятся сел.-хоз. работ, хотя в общем, конечно, к тому времени убираются подальше.

<Приписка на полях> Председатель союза охотников Раевский ходил в лесу и потом сказал: «Смотрел на елки, шишек много, значит, надо ожидать белку».

<Запись на полях> Задачи кооператива.

Ночью Петя явился. От Разумника письмо, в котором он пишет по своим деревенским наблюдениям, что «война неизбежна» совершенно так же, как в 16-м году в воздухе висела революция.

Не знаю.

Все говорят кругом «Караваевка», но это оказалось ни село, ни деревня. Это было имение толстовца Зимина, которого недавно выселили. Дом владельца разобрали, осталось большое кирпичное здание устроенного им народного дома. Были еще какие-то незначительные постройки. «Почему же, — спросил я, — все говорят «Караваевка», и что означает это слово?» «Это культурный центр», — ответил Яловецкий.

Я высказал Яловецкому свое обычное раздумье при виде руин усадеб либеральных людей, отдавших все свои силы на просвещение народа: вот то же было с Воргуниным под Ельцом, который настроил много образцовых школ в уезде, и потом ему в награду дали возможность занять в своем доме одну комнатку наверху. «Собственно говоря, — сказал я, — они-то именно и подготовили революцию. Так почему же так?»

Яловецкий молчал.

— А может быть, — высказал я догадку, — им за то именно и пришлось солоно, что они подготовили революцию!

Яловецкий улыбнулся.

— Видите там вон высокие березки, там было тоже имение.