Борис Тененбаум - Великий Черчилль

Поскольку лекция проходила в стенах учебного заведения, Черчилль облачился в алую мантию Оксфордского университета, где ему была присужденa почетнaя степень доктора. Начал он с того, что поблагодарил присутствующих, и особенно президента Трумэна, за предоставленную ему возможность высказаться в условиях академической свободы. Пожалуй, это было больше, чем формула вежливости. Выступая как частное лицо, он мог позволить себе такую степень искренности, которую вряд ли мог бы иметь в качестве государственного деятеля, занимающего ответственный пост в правительстве. Он это обстоятельство даже подчеркнул:

«У меня нет никакой официальной миссии или статуса, и я говорю только от самого себя. Здесь нет ничего, кроме того, что есть».

А дальше он произнес громовую речь. Полный ее текст вы можете найти в приложении к этой книге, но имейте в виду, что на русском языке она не появлялась вплоть до недавнего времени. Сейчас мы приведем только один параграф – и вам станет ясно, почему так произошло:

«От Штеттина на Балтике до Триеста на Адриатике через весь континент был опущен железный занавес. За этой линией располагаются все столицы древних государств Центральной и Восточной Европы: Варшава, Берлин, Прага, Вена, Будапешт, Белград, Бухарест и София, все эти знаменитые города с населением вокруг них находятся в том, что я должен назвать советской сферой, и все они, в той или иной форме, объекты не только советского влияния, но и очень высокого, а в некоторых случаях и растущего контроля со стороны Москвы… Коммунистические партии, которые были очень маленькими во всех этих восточноевропейских государствах, были выращены до положения и силы, значительно превосходящих их численность, и они стараются достичь во всем тоталитарного контроля».

«Железный занавес» был не единственной яркой запоминающейся ораторской находкой – были и другие: «тень, опустившаяся на континент», «пятые колонны» и «полицейские государства», «полное послушание» и «безусловное расширение власти».

Pечь «Сухожилия мира» немедленно стала известна под другим названием – «Железный занавес». Выражение это было новым для всей аудитории, за одним-единственным исключением: с ним уже был знаком президент Трумэн. Еще в мае 1945 г. Черчилль, описывая в письме к Трумэну действия Сталина, с которыми он был не согласен, его и употребил. Но достоянием широкой публики оно стало впервые.

В речи была любопытная деталь: бывший английский премьер мало говорил об Англии, но очень много – о едином англоязычном мире.

Даже потом, уже на церемонии вручения ему диплома почетного доктора Вестминтерского колледжа («к большому счастью для меня – без экзамена» – как сказал Черчилль в своей обычной ироничной манере), он подчеркнул то, что по матери он американец.

«Конечно, – сказал он, – я непоколебим в верности моему королю и моей стране. Но я никогда не был полностью чужим для Соединенных Штатов, являющихся родиной моей матери и пяти поколений моих предков».

Ну, Трумэн, в свою очередь, сказал все приличествующие случаю слова. Газеты отметили, что Трумэн не показал никак своего отношения к идеям Черчилля, высказанным в речи, – особенно к предложению по установлению англоязычного братства. Уже из Вашингтона Черчилль послал в Англию телеграмму, адресованную Эттли и его министру иностранных дел Бевину:

«Я убежден, что некоторая демонстрация мощи и силы сопротивления необходима в целях положительного урегулирования отношений с Россией.

Я предвижу, что это станет превалирующим мнением в Соединенных Штатах в ближайшем будущем».

Он, в общем, оказался прав. Начало «холодной войны» обычно датируется с его «фултонской речи».

VIII

Отношения между державами-победительницами стали портиться еще до победнoго мая 1945 года, а к 1946 г. стали просто отвратительными. Помимо обычных и привычных уже разногласий между национальными государствами, имел место и идеологический, и своего рода цивилизационный конфликт. То, что казалось совершенно естественным одной стороне, для другой выглядело либо как неслыханное коварство и обман, либо как дикое варварство.

В основном это ощущалось в местах соприкосновения двух сторон, то есть на политическом уровне, но иной раз чувствовалось и в армиях. Дело доходило просто до анекдота. Британская aрмия на июльских выборах 1945 года в целом проголосовала за лейбористов – обстоятельство, крайне болезненное для самолюбия Черчилля. Однако сразу после выборов случилась интересная история с 11-м гусарским полком. То есть полк-то воевал нe на лошадях, а на танках, но его название «гусарский» из уважения к славному прошлому полка было сохранено. Для Англии – очень типично. Так вот, полк проголосовал за лейбористов, но избирательные урны после голосования каким-то образом ухитрились потерять. Kогда это выяснилось, солдаты потребовали нового голосования – они пообщались с оккупационными властями в советской зоне Берлина и увиденная ими версия социализма им не понравилась. Tеперь они дружно стояли за консерваторов.

Однако национальный консенсус – штука инерционная. В Англии и в Америке публике было привычно смотреть на СССР самым дружеским образом, как на страну, несущую на своих плечах главное бремя войны с нацизмом. Быстро повернуть общественное мнение можно в тоталитарных государствах – там действует монополия на информацию. Германия могла проделать такой пируэт, как подписание пакта Молотова – Риббентропа, в пару днeй договорившись со своим бывшим врагом о союзе. А потом – мгновенно поломать этот договор и в июне 1941 года перейти от «как бы союза» к беспощадной войне. Населению Англии или Америки сделать это было труднее.

Политики этих стран, однако, к 1946 году уже вполне «созрели». Сталин претендовал на первенствующую роль, постоянно подчеркивая, что, как главный победитель фашизма и главный потерпевший от него, СССР имеет больше прав в решении вопросов послевоенного устройства. Это было трудно оспорить. К тому же он был попросту сильнее.

Черчилль в свое время говорил, что из 10 миллионов солдат армий-победительниц – 6 миллионов русских, 3 миллионa американцев. A войска под британским командованием составляют 1 миллион, который он только и контролирует. Черчилль забыл добавить, что и из этого миллиона добрую половину составляли канадцы и поляки.

Имело место и еще одно обстоятельство. Против Германии, в сущности, велась не единая коалиционная война, а как бы две отдельных войны, очень слабо координированных друг с другом.