Владимир Голяховский - Путь хирурга. Полвека в СССР

Что я мог сказать? Это была какая-то эмпирическая находка. Я никогда не слышал и ничего не читал о действии магнитного поля на кость. Буквально со следующего дня я стал собирать литературу о биологическом влиянии магнитного поля. Оказалось, что написано много, но ничего о влиянии на костную ткань. Здесь я должен объяснить читателю одну уникальную особенность кости: все ткани организма после повреждения срастаются одинаковой рубцовой тканью, все — мышцы, внутренние органы, даже сердце и мозг; и лишь кость после перелома всегда образует не рубцы, а новые костные клетки — кость срастается только костью. Если тот больной не наврал, то магнитное поле каким-то образом подействовало более эффективно на формирование новых костных клеток и его перелом сросся быстрей обычного. Конечно, это всего одно наблюдение, из него нельзя делать заключений, но я решил изучить процесс. В этом и есть наблюдательность ученого.

Я стал вовлекать в мои интересы биологов и физиков. Один их них, профессор-физик и мой пациент, дал мне набор магнитов, калиброванных в разной силе напряжения. Дома я «играл» с ними, прикладывал их к бумаге, на которую насыпал железные опилки. Сыну нравилось это занятие, и мы играли с ним вместе. Он кричал:

— Папа, смотри, смотри — опилки складываются в дугу по их разным полюсам!

Для него было полезно узнавать действие магнита, а я измерял и зарисовывал величину поля. Так на глазок я определял границы поля действия и силу магнитного влияния. Получалось, что слабое поле формирует линии действия лучше сильного. Для того чтобы начать лечить магнитным полем, первая и главная задача была — убедиться, что оно не вредит, а после этого изучать, насколько оно полезно. Надо проводить опыты на животных, но работа была внеплановая, у меня не хватало времени, и в институте не оказалось для этого достаточно животных. Все-таки я сумел раздобыть несколько кроликов, которым сломал лапки и приложил для лечения магнит. Вреда не было и сращение шло хорошо, но для статистических выкладок было недостаточно экспериментов.

Я решил, что могу применить магнитное поле для лечения первого больного. Но на этот раз я не стал спрашивать разрешения ни у директора, ни у профессора Каплана. Я знал, что они станут тормозить меня, уговаривать делать больше экспериментов, проявят скептицизм, и в результате вокруг моего имени опять пойдут нежелательные волны: Голяховский — «выскочка». И так уже мой недоброжелатель и завистник доктор Сиваш на заседаниях ученого совета отпускал в мой адрес обидные замечания, вызывая кривые улыбки других (в каждом учреждении есть свои интриги, а в ученом мире их даже больше, чем где-либо). Только верный друг Веня Лирцман знал о моих магнитных изысканиях и поддерживал меня. А я считал, что существует высшая творческая смелость: если автор уверен в успехе, он должен действовать.

Кому же быть первым пациентом? У меня был коллега-пациент Владимир С., сорока лет, врач-физиолог, кандидат медицинских наук. Два года назад он на железнодорожной платформе заступился за женщину, которую грабили, и грабитель ударил его железным прутом по ноге. Произошел открытый перелом костей ноги ниже колена. Два раза его оперировали в разных больницах, но перелом не срастался. Владимир жил с постоянной болью, ходил с костылями, потерял работу, перешел на инвалидность. Возможно, его мог вылечить метод Илизарова, но тогда мне еще не разрешали широко применять его, и поэтому я делал ему третью операцию обычным способом. Прошло четыре месяца, но перелом опять не сросся. Владимир был в отчаянии, я был подавлен. Отношения у нас с ним были открытые и добрые, я сказал ему:

— Я могу попробовать на вас новый метод лечения магнитным полем. Опыта в этом ни у меня, ни у кого нет. Вы врач и должны сами решить — хотите ли.

Я рассказал идею, показал свои выкладки. Он согласился, и я вмонтировал в его гипсовую повязку два слабых магнита над местом перелома, на противоположных сторонах повязки, чтобы полюса магнитов были противоположны друг другу и создавали замкнутое поле. Я тщательно следил за его состоянием и держал магниты дольше, чем считал нужным — три месяца. Когда я снял гипсовую повязку, перелом полностью сросся, даже трудно было видеть линию сращения — действуют мои магниты!

Веня Лирцман попросил:

— Слушай, я сделал операцию одной молодой женщине-горнолыжнице. Получилось так гадко, что перелом не срастается. Давай наложим ей твои магниты.

Она была физик из университета, каталась на лыжах в Домбае, на Кавказе, сломала ногу. Как физик, она поняла механизм действия магнитов, улыбнулась:

— Я согласна быть вашим подопытным кроликом.

Красивый кролик! Перелом у нее сросся даже быстрей, чем у первого пациента. Она решила отпраздновать свое выздоровление и в благодарность пригласила нас с Веней:

— Вы любите… пельмени? — с загадочно улыбкой спросила она.

— Пельмени? Конечно, любим.

— Я имею в виду пельмени, — растянула еще более загадочно, — приглашаю вас домой и позову свою подругу — на вечер силы магнетизма.

Иногда интонацией можно выразить гораздо больше, чем словами. Бывало, что молодые женщины проявляли желание отблагодарить за лечение своим особым актом благодарности. Бывало. Как поется в опере «Риголетто»: «Ласки их любим мы, хоть они ложны, жить невозможно без наслаждений»…

Я продолжал втихомолку лечить больных магнитами. Каплан заметил, что переломы стали срастаться лучше, пришлось раскрыть ему секрет лечения, показать выкладки и рентгеновские снимки больных. Он слушал сурово:

— Знаете, что я вам скажу? Конечно, победителей не судят, вы человек талантливый, но проявляете слишком много самостоятельности. Что мне теперь говорить директору — что мой сотрудник лечит больных своим методом без моего ведома?

Я мог бы ответить: скажите ему, что я уже вырос из-под вашей опеки, что мне не нужен надзор, а нужна самостоятельность. Но что толку? Я просто задобрю его: напишу статью о лечении магнитами и поставлю его имя первым автором — старикам лесть приятна.

В 1971 году я получил первый в мире патент на «Метод ускорения сращения переломов костей магнитным полем». А открытию помогло всего-навсего наличие наблюдательности.

Предложение британской фирмы

Изобретательство похоже на муки поэтического творчества — почти тот же процесс самовыражения, но только с более практической отдачей, чем стихи. Изобретатель постоянно ищет новых путей и решений, его мучает творческий зуд. Я могут сравнивать изобретательство с сочинением стихов потому, что всю жизнь пишу стихи и получил за жизнь шестнадцать патентов (двенадцать русских, итальянский и три американских) на медицинские инструменты и методы операций. И как в поэзии — процесс сочинительства гораздо приятней, чем трудности публикаций, так и в изобретательстве — зарождение идеи и ее оформление гораздо приятней, чем бюрократические сложности в получении патента. Но даже если патент получен, то знают о нем лишь немногие. Зато автор всегда бывает приятно вознагражден, когда его изобретение демонстрируется на выставке.