Юрий Скуратов - Кремлевские подряды «Мабетекса». Последнее расследование Генерального прокурора России

Поэтому для затягивания следствия использовался любой компромат, появлявшийся то и дело в СМИ, а само следствие превращалось в инструмент проверки этого компромата.

В какой-то из газет, к примеру, была напечатана заметка, что, дескать, один из самых дорогих и известных в России живописцев Александр Шилов написал для меня два портрета. Оплатил его работу не я, а кто-то другой. А это тысячи долларов! И что вы думаете: сразу же начались проверки, допросы… Вызвали в прокуратуру самого Шилова. Он ответил:

— А причем здесь деньги. Семью Скуратовых я знаю давно, его жена — красивая женщина, да и Юрий Ильич мужчина тоже интересный. Оба портрета — это мои им подарки. Или я уже не могу дарить свои картины?

Не получилось с картинами — сразу же на страницах газет появилось сообщение о принадлежащем мне домике в Орловской области, на деле оказавшемся домом отдыха прокурорских работников. Затем народ стал обсуждать, сколько и какие пиджаки да брюки пошил мне Паколли — в прессу была брошена история с костюмами…

Как раз в эти дни пришло приятное известие: 23 августа судья Хамовнического межмуниципального суда Галина Пашнина сочла мою жалобу обоснованной и постановила решение Главной военной прокуратуры продлить следствие по моему делу признать незаконным. Было установлено, к примеру, что органы предварительного следствия за четыре месяца так и не сумели определить даже мой правовой статус (!), то есть так и не решили, кем я являюсь: то ли подозреваемым, то ли обвиняемым, то ли свидетелем…

Сразу же последовал протест военных прокуроров в Мосгорсуд. 15 октября Мосгорсуд ухитрился удовлетворить всех: к моей радости, он признал незаконным продление сроков дела, но, к удовлетворению Кремля, отказался его прекратить, объяснив свое решение тем, что сделать это может только Генпрокуратура.

Тем не менее решение Мосгорсуда о незаконности продления сроков дела стало большой нашей победой. Отклонение протеста означало, что решение Хамовнического межмуниципального суда вступало в силу. Отсюда, согласно закону, терял свою силу Указ Президента РФ, и я получал формальное право вновь выйти на работу.

В своей обычной манере отреагировал на это решение Президент — ведь решение судов для него пустой звук. «Я со Скуратовым все равно работать не буду, — заявил он и добавил: — Несмотря на все судебные решения».

Попробовал бы Президент Буш так отозваться об американском Генеральном прокуроре и правосудии — его дни в Белом доме были бы сочтены.

Откровенно говоря, ельцинское высказывание ничего нового в облике и характере нашего Президента мне не открыло: как не уважал он Закон, так и продолжает его презирать. Но по этому же самому Закону я имел теперь полное право приступить к своим обязанностям Генерального прокурора, вернуться в стены своего кабинета, продолжить расследование дел, возбужденных ценою собственной карьеры. И это, честно говоря, меня волновало в тот момент больше всего.

17 октября, через два дня после отклонения Мосгорсудом протеста Главной военной прокуратуры, я попытался выйти на работу. Вместе с вице-спикером Совета Федерации председателем Мосгордумы Владимиром Платоновым, имея на руках решение суда, я отправился в Генпрокуратуру, но… на территорию меня не пропустили.

Милиционер, который раньше отдавал мне честь, лишь виновато развел руками:

— Не имею права.

— Почему?

— Таково указание руководства.

Потом подошли должностные лица прокуратуры; сославшись на то, что Указ Президента РФ формально не отменен, они подтвердили, что приступить к работе я не смогу. Я им говорю: «Ребята, в Указе Президента четко сказано: «Отстранить от должности на период расследования». Расследование прекращено. У вас нет никакого права не допускать меня к работе».

Но несмотря на это впустить в здание Генпрокуратуры меня отказались категорически. Стало противно. И горько.

Я уже собирался было повернуться и уйти, как вдруг увидел машину Березовского. На своем шестисотом «Мерседесе» с федеральными номерами (к тому времени он уже давно не был правительственным чиновником и пользоваться такими номерами не имел права — еще одно грубое нарушение закона!) он спокойно и беспрепятственно въехал на территорию Генпрокуратуры и вошел внутрь, видимо, к Хапсирокову или Устинову.

Так мне было цинично продемонстрировано, кто заказывает музыку, кто реально хозяйничает в прокуратуре.

Милиционер, который задержал меня на проходной, получил «за мужественный поступок» месячный оклад, его начальник Бродский, отвечающий за «неприкосновенность» территории, — именное оружие, заместитель Генерального прокурора Розанов — орден.

Защищаться надо атакуя

Однако вернемся на несколько месяцев назад: из октября в март 1999 года. Как я уже говорил, при возбуждении против меня уголовного дела были допущены грубейшие нарушения. По этому поводу я обратился в Генеральную прокуратуру, наивно надеясь, что родное ведомство защитит, возьмет под крыло или хотя бы поможет.

Но не тут-то было. Из Генпрокуратуры поступило несколько невнятных, будто жеваная каша, ответов.

Будучи юристами, все понимали, что Росинский, возбуждая против меня уголовное дело, совершил должностное преступление. Я обращался к Демину, к Чайке, но все мои обращения были гласом вопиющего в пустыне. Стало понятно, что пока я не применю тактику жесткой юридической защиты, а потом такого же жесткого нападения, ничего путного у меня не получится. Надо было действовать.

Выписавшись из больницы, я поехал к себе на дачу в Архангельское и после некоторого раздумья в начале марта написал заявление на имя исполняющего обязанности Генпрокурора Чайки с просьбой провести доследственную проверку по обстоятельствам появления скандальной видеопленки и того, что на ней было зафиксировано. В документе, который я ему вручил, было написано: «Прошу провести доследственную проверку и возбудить уголовное дело в связи с оказанием давления на прокурора, проводящего расследование». Не стоит расшифровывать, что под расследованием я в первую очередь подразумевал дело «Мабетекса».

Первоначально дело было возбуждено в связи с клеветой и распространением сведений, порочащих мои честь и достоинство. Но после того, как 17 марта 1999 года скандальную пленку показали по ОРТ, многие её прочно связали с моим именем. И тогда дело переквалифицировали в соответствии со статьей 137, часть первая — «вмешательство в частную жизнь, незаконный сбор сведений о частной жизни и распространение их через средства массовой информации».