Бенгт Янгфельдт - Ставка - жизнь. Владимир Маяковский и его круг
Если самоубийство не удивило ближайший круг, то для тех, кто знал только общественную, внешнюю сторону Маяковского — футуристического и коммунистического агитатора, громкого эстрадного поэта, блестящего полемиста, — оно стало настоящей неожиданностью. “Такая смерть никак не вяжется с Маяковским, каким мы его знаем”, — проанализировал самоубийство Халатов, тем самым доказывая, что он его не знал. “Соединить с этим обликом идею самоубийства почти невозможно”,—писал Луначарский, а в передовой статье “Правды” утверждалось, что смерть Маяковского “до того не вяжется со всей его жизнью, так не мотивирована всем его творчеством”. По словам Михаила Кольцова, пистолет держал не настоящий Маяковский, а “кто-то другой, случайный, временно завладевший ослабленной психикой поэта — общественника и революционера”. “Непонятно, — прокомментировал Демьян Бедный, риторически вопрошая: — Чего ему не доставало?” Как будто речь шла о недостающем внешнем комфорте.
Поколение, растратившее своих поэтов
Глубже всех понимал случившееся Роман Якобсон, которого настолько потрясло это самоубийство, что он заперся в своей пражской комнате, чтобы сформулировать мысли о скончавшемся друге. Результатом стала длинная статья “О поколении, растратившем своих поэтов”, написанная в мае — июне 1930 года. Поколение, о котором шла речь, — это их с Маяковским ровесники, кому тогда, в 1930 году, было от тридцати до сорока пяти, “кто вошел в годы революции уже оформленным, уже не безликой глиной, но еще не окостенелым, еще способным переживать и преображаться, еще способным к пониманию окружающего не в его статике, а в становлении”. Это было поколение, которое, подобно романтикам XIX века, сжигалось — или сжигало себя — до времени:
Расстрел Гумилева (1886–1921), длительная духовная агония, невыносимые физические мучения, конец Блока (1880–1921), жестокие лишения и в нечеловеческих страданиях смерть Хлебникова (1885–1922), обдуманные самоубийства Есенина (1895–1925) и Маяковского (1893–1930). Так в течение двадцатых годов века гибнут в возрасте от тридцати до сорока вдохновители поколения, и у каждого из них сознание обреченности, в своей длительности и четкости нестерпимой. Не только те, кто убит или убил себя, но и к ложу болезни прикованные Блок и Хлебников, именно погибли".
Жена Мейерхольда Зинаида Райх выражала свои соболезнования Лили по поводу смерти Маяковского словами, которые могли бы быть сформулированы Якобсоном: “Я думаю, что некоторым из нас — родившимся всем
Статья Якобсона была первой серьезной попыткой проанализировать поэтический мир Маяковского, и никто с тех пор его не превзошел. По Якобсону, смерть Маяковского так тесно переплетена с его поэзией, что понять его можно только на этом фоне; он с яростью обрушивается на тех, кто этого не понимает. Конечно, это Маяковский стрелял, а не “кто-то другой”, все есть в его творчестве, которое “едино и неделимо”: “Диалектическое развитие единой темы. Необычайное единство символики”.
Между тем как связь между поэзией Маяковского и революцией считается самоочевидной, критика, по мнению Якобсона, проглядела другую неразрывную взаимозависимость в его творчестве — “революция и гибель поэта”. Поэт у Маяковского — искупительная жертва на алтаре будущего воскрешения: когда, “приход его / мятежом оглашая, / выйдете к спасителю — / вам я / душу вытащу, / растопчу, / чтоб большая! — / и окровавленную дам, как знамя”, — пишет он в “Облаке в штанах”, и образ развивается в “Про это”, где “поэтовы клочья / сияли по ветру красным флажком”. У Маяковского была непоколебимая вера в то, что за “горами горя” есть “солнечный край непочатый”, но сам он этой полной, завершенной жизни никогда не увидит, его участь — смерть искупителя.
Тяга к самоубийству — мрачное дно жизни Маяковского, и тема самоубийства пронизывает все его творчество от первой строки до последней: трагедия “Владимир Маяковский”, стихотворение “Дешевая распродажа” (“Через столько-то, столько-то лет — / словом, не выживу — / с голода сдохну ль, стану ль под пистолет — / меня, сегодняшнего рыжего, / профессора разучат до последних йот, / как, когда, где явлен”), “Флейта-позвоночник” (“Все чаще думаю / — не поставить ли лучше / точку пули в своем конце”), “Человек” (“А сердце рвется к выстрелу, / а горло бредит бритвою”), фильм “Не для денег родившийся”, “Про это”, киносценарий “Как поживаете?”, незаконченная пьеса “Комедия с самоубийством”, “Клоп”. Список произведений и цитаты можно было бы продолжать бесконечно.
в одно десятилетие от 1890 до 1900-х гг.- судьба рано состариться, все съесть рано в жизни”. Через несколько лет ее саму убьют при неясных обстоятельствах. Об особенности этого поколения неоднократно говорила с автором данной книги родившаяся в 1901 г. Нина Берберова.
Семнадцатилетний ученик Училища живописи, ваяния и зодчества. Шкловский считал, что Маяковский так и не стал намного старше.
“Мысль о самоубийстве была хронической болезнью Маяковского, — объясняла Лили, — и, как каждая хроническая болезнь, она обострялась при неблагоприятных условиях”. За этим стоял не только страх состариться, но и чувство, что его не понимают, что он никому не нужен, что сам он способен любить любовью, которая мало кому по силам, но взаимности нет.
Маяковский был максималистом, он давал максимально, но и требовал не меньше. “Не счесть людей, преданных ему, любивших его, — писала Лили, — но все это капля в море для человека, у которого ненасытный вор в душе, которому нужно, чтобы читали его те, кто не читают, чтобы пришел тот, кто не пришел, чтобы любила та, которая, казалось ему, не любит”. Любовь, искусство, революция — все было для Маяковского игрой, где ставка — жизнь, и играл он как подобает азартному игроку: интенсивно, беспощадно. И знал, что, если проиграет, останутся лишь отчаяние и безнадежность.
Через две недели после самоубийства, в письме к Эльзе, Лили с уверенностью заявила о том, что Маяковский не застрелился бы, будь она и Осип Максимович в Москве. Спустя четверть века, в воспоминаниях, она на всякий случай снабдила эту же фразу предупредительным “может быть”: “Если б я в это время была дома, может быть, и в этот раз смерть отодвинулась бы”. И не зря. В глубине души она знала, что рано или поздно Маяковский покончит с собой: вопрос был не если, а когда и как. Это убеждение разделял и Роман Якобсон, который в конце жизни в беседе с автором данной книги подвел итог судьбы Маяковского следующими словами: “То, что он писал в своем прощальном письме — “у меня выходов нет”, — это было правда. Он все равно погиб бы, где бы он ни был, в России, в Швеции или в Америке. Этот человек был абсолютно не приспособлен для жизни”.
