Ариадна Тыркова-Вильямс - Жизнь Пушкина. Том 1. 1799-1824
В самой отрывистости этого стихотворения, в наскоро набросанных картинах, в описании лукавого соперника, которого она принимала «в нескромный час меж вечера и света, без матери, одна, полуодета», наконец, в быстрой вспышке любовной радости – «наедине со мною ты так нежна! Лобзания твои так пламенны! Слова твоей любви так искренно полны твоей душою!» – все это дрожит, горит ревнивой, но уже разделенной любовью. Мучительно вырывается мольба:
Мой милый друг, не мучь меня, молю:Не знаешь ты, как сильно я люблю,Не знаешь ты, как тяжко я страдаю.
(1823)Пушкин это написал в середине октября, не позже 14-го. А несколько дней спустя написал «Ночь», этот гимн удовлетворенной страсти, где горячие строчки, насыщенные счастьем обладанья, точно допевают ритм крови, загоревшейся от поцелуев. Это только восемь строк, но в них сосредоточена еще не слыханная в русской литературе заразительная страстность звука:
Мой голос для тебя и ласковый, и томныйТревожит позднее молчанье ночи темной.Близ ложа моего печальная свечаГорит; мои стихи, сливаясь и журча,Текут, ручьи любви, текут, полны тобою.Во тьме твои глаза блистают предо мною,Мне улыбаются, и звуки слышу я:Мой друг, мой нежный друг… люблю… твоя… твоя…
Под этим в черновой тетради подписано: «Одесса. 26 октября 1823 г.».
Любовь не ослабляет, скорее усиливает его внутреннюю жизнь, напряженную, до краев полную кипеньем духа. Ноябрьские письма блещут новым изяществом прозы, яркими мыслями о литературе, о слоге, о писателях и писательстве. Чего только в них нет. Только нет ни слова о любви, и об Онегине упоминается вскользь. Хотя Онегин вздымается над всем, точно воздушный корабль плывет над долами и горами. «Даже не роман, а роман в стихах». Сквозь магический кристалл встают, раздвигаются просторы русской жизни. Осмысливается Россия. Пушкин пишет с давно не испытываемым упоеньем и в то же время в неисчерпаемых кладовых своего гения находит мысли, образы, ритм, слова, рифмы для других художественных замыслов, для «Наполеона», для «Сеятеля», для «Цыган».
Накануне того дня, когда чуть не признался он Вяземскому, что пишет с упоеньем, среди черновиков Онегина вдруг поставил Пушкин загадочные буквы:
3 nov. 1823. Un. b. d. M. R. Эту надпись принято читать так: «Un billet de M-me Riznitch». To есть, что З ноября Пушкин получил записку от M-me Riznitch. Но кто знает, так это или не так?
Потом теряется след, нет даже стихов-иероглифов. И вдруг около 8 апреля, после черновика XLIX строфы Онегина, написано: «aimez-moi»[69]… Что это? призыв все к той же манящей и ускользающей кокетке, которая, кстати сказать, на его русские поэтические мольбы не могла откликнуться, так как по-русски не понимала? Или уже мысль о другой?
В это время Амалия Ризнич собиралась ехать в Италию. В XLIX строфе говорится об Италии:
Адриатические волны,О Брента! нет, увижу вас,И, вдохновенья снова полный,Услышу ваш волшебный глас!…Ночей Италии златойЯ негой наслажусь на волеС Венециянкою младой,То говорливой, то немой,Плывя в таинственной гондоле, —С ней обретут уста моиЯзык Петрарки и любви.
Возможно, что еще до отъезда Ризнич между ней и Пушкиным произошел разрыв. Около 8 февраля Пушкин писал:
Все кончено, меж нами связи нет!В последний раз обняв твои колена,Произносил я горестные клятвы…«Все кончено!» я слышу твой ответ…
Дальше несколько перечеркнутых строк: «Обманывать себя не стану… Тебя роптанием преследовать… Не для меня сотворена любовь…»
Набросок остался неконченным. Точно иссяк песенный источник… Только позже, когда остыла уже ревнивая кровь, поэт и эту любовь обессмертил в мраморе стиха.
В первых числах мая Амалия Ризнич с маленьким сыном и тремя слугами уехала из Одессы, через Австрию во Флоренцию. Ехала она лечиться, да и ревнивый муж не прочь был разлучить ее с поклонниками. Но все-таки один из счастливых соперников Пушкина, молодой князь Яблоновский, поехал за ней во Флоренцию, где она через год умерла от чахотки, кажется, на его руках.
Когда Пушкин в Михайловском узнал о смерти Ризнич, он с изумлением прислушивался к собственному равнодушию:
Под небом голубым страны своей роднойОна томилась, увядала…Увяла, наконец, и верно надо мнойМладая тень уже летала;Но недоступная черта меж нами есть.Напрасно чувство возбуждал я:Из равнодушных уст я слышал смерти весть,И равнодушно ей внимал я.Так вот кого любил я пламенной душойС таким тяжелым напряженьем,С такою нежною, томительной тоской,С таким безумством и мученьем!
(1826)Осенью 1830 года Пушкин был в Нижегородском поместье Пушкиных, в Болдине. Холерные карантины заграждали все дороги. Пушкин сердился, рвался в Москву, к невесте и в то же время писал с упоеньем, с бешеной быстротой. Его творчество в Болдине все светится, все пронизано воспоминаниями. Точно прощался он со своим прошлым, прощался с женщинами, наполнявшими это прошлое любовным очарованием. Не об Амалии ли Ризнич думал поэт, когда писал:
Для берегов отчизны дальнейТы покидала край чужой;В час незабвенный, в час печальнойЯ долго плакал пред тобой.…Твоя краса, твои страданьяИсчезли в урне гробовой —А с ними поцелуй свиданья…Но жду его; он за тобой!..
(1830)Но сказать наверное, что именно Амалия Ризнич навеяла эти строки, нельзя. В рукописи было: «Для берегов чужбины дальной ты покидала край родной…» Для печати Пушкин переделал – «отчизны дальной».
Опять ускользнул от пытливых глаз исследователей, вырвал из их рук край донжуанского плаща, за который они только что ухватились.
Если пристально всмотреться в жизнь Пушкина в Одессе, вслушаться в его пение, из-за черноглазой, ветреной итальянки-Лауры, проступает образ другой женщины, полной иного, вкрадчивого очарования. Как сочетались в сердце Пушкина эти два увлечения, уживались ли они одновременно, или одно пришло на смену другому – кто теперь разберет. Княгиня Вера Вяземская писала из Одессы мужу, что Пушкин влюблен в трех сразу. Возможно, что третьей она считала Катеньку Гик, молоденькую барышню, за которой Пушкин слегка волочился. В том донжуанском списке, который Пушкин своей рукой вписал в альбом Ушаковой, всего 37 имен. Там имена Амалии и Элизы стоят рядом, тотчас же после Калипсо и Пульхерии, двух кишиневских имен.
И в жизни его Амалия и Элиза точно шли некоторое время рядом, так близко соприкасаясь в страстных переживаниях поэта, что даже стихи переплелись, перепутались, текли непрерывным током от одного чувства к другому.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
