Арсений Рогинский (составитель) - Воспоминания крестьян-толстовцев. 1910-1930-е годы
Я решил, что дело не плохое, хотя немного могу скрасить для больных, для их глаз, маленький кусочек земли, где в теплые дни прохаживаются и отдыхают под лучами солнца больные заключенные.
22 мая я начал работать лопатой, копать грядки газонов и круглые клумбы, копать ямки и канавки для посадки деревьев. Утомительно работал восемь дней, и результат получился прекрасный: пустырек зацвел зеленью смородины, 5–6 штук березочек, две черемухи, одна боярышница, два десятка малюсеньких пихт, привезенных за десять километров. Одним словом, работой довольны больные, доктор, сестры больницы. Посадка деревьев несколько опоздала, которые только вчера закончил. Смородина цветет, и березки распустили листики. Чтоб деревья принялись, приходилось носить много воды, которой выливаю по 60 ведер за день. Воду ношу в ведрах на коромысле метров за пятьдесят.
Ваня! Ты пишешь, а также и Павел Леонтьевич, что он собирается побыть в наших краях. Если у тебя будет время, то перепиши странички две из первого тома (Николаева), о котором я раньше тебе напоминал. Вложи все мои выписки из книг, они, кажется, в одном месте; вложи мои заметки о Разуме и другие тоже — там же в одном месте всё. Вложи статью о налоге и тетрадку "Защита друзей в суде", тетрадку моей биографии (конспект). Вложи четыре общих тетради, карандашей, ручку, перьев, книгу духовно-монистического понимания мира (Введение), книгу "Руководство для начинающего поэта"; книгу "Как работать с книгой"; "Мозг и душа" Челпанова. Хотел просить еще книги "Путь жизни" и "Круг чтения" и "В чем моя вера". Вот какую уйму я запрашиваю, а съестного ничего не надо.
Письмо восьмое. Детям. 21 июня 1937 года (отрывок)
А пока ничего не присылай; у вас там много работы, я не хочу мешать своими требованиями, тем более я делаю их так, между прочим. Я чувствую себя духовно хорошо, а эти выписки и бумага мне нужны только для того, что хотел кое-что написать. Но если у меня нет работы, то я мыслю, и это превосходная и самая необходимая работа. А пока до свидания. Ваш Яков.
Из воспоминаний И. Я. Драгуновского
О суде над отцом
На суд над нашими друзьями-коммунарами пришли многие члены коммуны, в том числе и я. Чужих, посторонних людей не было в зале суда; да и суд проходил в небольшом зале Первого дома НКВД.
На судебные процедуры отец отказался ходить, и его насильно не приносили в суд, но когда судьи объявили, что в заключительном слове подсудимый может говорить всё что угодно: о своих убеждениях, о своей жизни — отец сам пришел в зал суда. Когда очередь дошла до него, он встал и начал говорить.
Голос у отца был чистый, звучный и говорил он ясно, красноречиво, просто и понятно. Во время речи лицо его воодушевлялось, глаза выразительно-блестели, богатая мимика украшала его разумную речь.
Отец начал свой рассказ со своего рождения и продолжал его в том же порядке, как записано мною в его биографии. Говорил он около двух часов, и за это время его рассказ дошел до первой мировой войны.
Отец поверил судьям, думая, что в последнем слове он может говорить сколько угодно времени, пока не расскажет о всей своей жизни: о том, как искал смысла жизни, как делал неразумные ошибки, как страдал от этого сам и другие люди; и как он при помощи произведений Л. Н. Толстого нашел истинный Разумный путь жизни, давший ему духовную радость и рождение свыше.
Но судьи остановили его и сказали: "Слушать больше не желаем, и пора выносить приговор". Отец перестал говорить и больше не отвечал на вопросы судей, считая их неразумными.
После вынесения приговора нам всем, коммунарам, было разрешено побеседовать с нашими осужденными друзьями и родными. Я и Павел Леонтьевич долго беседовали с отцом, который был жизнерадостным, спокойным и не обращал внимания на данный ему судьями какой-то "срок".
О гибели отца
В 1938 году, когда я сам был арестован и осужден тем же судьей, что судил и отца, на десять лет неволи за такую же странную "контрреволюцию", в какой-то пересыльной тюрьме я услышал от одного заключенного, Коргова, такую весть об отце: "Я знал Якова Драгуновского и находился с ним в одном лагере. Он смело говорил и писал о ненужности насилия, о неразумной жизни людей и еще что-то многое. Был судим за свои слова и писания лагерным судом и приговорен к расстрелу".
Приложение
М. И. Горбунов-Посадов
ТРИ КОММУНЫ
Отрывки из воспоминаний
Вернувшись весной 1922 года с хутора М. С. Дудченко под Полтавой, мы, почти не задерживаясь в Москве, переехали в подмосковную толстовскую коммуну "Березки", обосновавшуюся в имении того же названия какого-то бывшего помещика — коннозаводчика (в имении был огромный манеж). Самого помещичьего дома уже не сохранилось, остались лишь фундамент и несколько флигелей, где и разместились коммунары. Официально это имение было передано коммуне Наркомземом и целях сохранения стада породистых коз. Эти несчастные козы были бичом коммунаров, так как, во-первых, их породистость вызывала, мягко говоря, сомнение, и, во-вторых, они почти не давали молока, отличаясь в то же время капризным и драчливым нравом. Однако юридически они оправдывали то, что коммуне было передано довольно много пахотной земли, а также участок прилегающего леса.
Состав коммуны в основном определяли толстовцы-интеллигенты.
Мы поселились в бывшем доме управляющего. Главными хозяевами этого дома было семейство Страховых. Отец — Федор Алексеевич Страхов — был одним из близких друзей Л. Н. Толстого. Дворянского, помещичьего происхождения, он сохранил внешне некоторые черты старого русского барина. Но он был человеком необычайной доброты, душевности, философом (может быть, даже по образованию — он написал много философский статей). Главное же его занятие в "Березках" заключалось в работе над "Сводом мыслей Толстого". Это было давно задуманное вместе с В. Г. Чертковым дело: систематизировать и собрать все мысли Толстого по отдельным вопросам жизни. Для этой цели мысли выписывались на карточки, которые и раскладывались по отделам. Занимался он этим в отдаленном от всего имения особнячке. Сейчас этот свод мыслей хранится, кажется, в Толстовском музее. Кроме всего, он был небольшим композитором и положил на музыку различные стихи. Столь же музыкальной была (ныне здравствующая) и его старшая дочь Наталья Федоровна. Она была высока, хороша собой и тоже с барственной осанкой, великолепно исполняла под аккомпанемент отца романсы и старые русские песни. Особенно запомнилось ее экспрессивное исполнение "Песни разбойника" ("Что затуманилась, зоренька ясная"). Эта песня, казалось бы, столь далекая от толстовской философии, часто звучала в "Березках". Кроме того, Наталья Федоровна душевно и мастерски писала стихи.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});