Тамара Катаева - Другой Пастернак: Личная жизнь. Темы и варьяции

Выделило ли ее такое признание из толпы? В предисловии она пишет более откровенно: «Пастернак <> станет сквозной темой всей моей жизни, моей тайной неразделенной любовью, которая приведет в конце концов к разрыву с мужем и оставит навсегда в женском одиночестве» (МАСЛЕННИКОВА З.А. Борис Пастернак. Встречи. Стр. 8), но и это не ново. Тем более что никакой любви на подробнейших страницах не заметно. Не быть им заинтересованной, очарованной, а еще более не мечтать, что тайная любовь станет разделенной, что в конце концов это приведет к разрыву с мужем и женское одиночество украсится венцом прекраснейшего брака – невозможно, это так, а просто «тайной любви» как-то не чувствуется.

Она дилетант. Приблизительно, похоже, честно, неинтересно – она описывает разговоры Пастернака. Им веришь безоговорочно: так не придумаешь, и это так похоже на реальный пастернаковский разговор, как канва, аккуратно разложенная на живописной картине, которую готовят для копирования – в технике вышивания крестом. Он тем более не был заинтересован, не рассчитывал на то, что она донесет его облик потомкам. Ее записи очень аккуратны – как действительно донесения – и при их достаточной откровенности и подробности мало нам что рассказывают о Пастернаке. Может, именно этим она его и не оттолкнула – дилетантизмом. Возможно, ему уже стали в тягость ровни, и поиски тех, кто был бы ему вровень. Он отказался от поиска таких среди женщин – уж какая попалась, такая и попалась, – снизив себя по уровню женщины, он махнул рукой на поиск сердечного друга.

На большой даче круг тех, кого угощала обедами Зинаида Николаевна, не был обедами Пушкина с Мицкевичем или с Гоголем, или Толстого с Фетом. Пастернак дал уйти тем, кто был вокруг него в юности, – увы, он рано осиротел друзьями и ничего не ждал от общения. У него собирались вокруг стола приличные случаю едоки – и после он шел в другой дом, где пели «Стеньку Разина». Кто здесь был первичен? Он дал сидеть в своем доме основательной и вопрошающей Зое Масленниковой – потому что через час шел в такой же непритязательный, беспрофессиональный дом. Здесь была простенькая вежливость и корректность, там – простецкая теплота.

«Мы были вместе в театре еще один раз – последний, зимой последнего I960 года. В Москве тогда гастролировал Гамбургский театр Грюнгенса, и Б.Л. трогательно поделил свои выходы – на „Фауста“ он пошел с Зинаидой Николаевной и Леней, а на „Разбитый кувшин“ – с матерью и мной».

ЕМЕЛЬЯНОВА И.И. Легенды Потаповского переулка. Стр. 149.

Литература витала над всем домом Ивинских, над всеми домочадцами. Иру, правда, даже с рекомендательным письмом Пастернака не приняли на сценарный факультет ВГИКа – она сама с дерзкой откровенностью пишет, что «Надо сказать, что в 1955 году его имя опять очень много значило. <> отнеслись ко мне с повышенной внимательностью. Но увы, и данные мои, и познания оказались не на требуемой высоте» (Емельянова. 82). Да и то – при чем здесь слово «трогательный», зачем она его пишет? Что трогательного в этой ситуации? Оскорбительно для всех, и для всех ясно, в какой степени Ивинские-Емельяновы считали такой демарш все-таки уступкой в свой адрес и, не зная, как назвать такой знак внимания, чтобы и скрыть свое унизительное положение, и чтобы Борина жертва была для всех очевидна, с ходу придумали слово «трогательно».

«Разъясняя сестре свои семейные обстоятельства, он писал, что по-прежнему живет на своей даче с Зинаидой Николаевной и Ленечкой, ничего не меняя в жизни. Жозефина получила ошибочное представление об этом <>из слов Ольги Ивинской, которая на оборотной стороне письма Пастернака от 10 июля 1958 года писала: „Живем мы с Борей в маленькой комнатушке в том же Переделкине, где его дача и протекает показная часть его жизни“. Эта фраза ввела в заблуждение Жозефину. <> В „маленькую комнатушку“ О. Ивинской в деревне Измалково Пастернакрегулярно приходил в гости во время своей предобеденной прогулки, иногда он там встречался с друзьями, но никогда в полном смысле не „жил“ в ней».

БОРИС ПАСТЕРНАК. Письма к родителям и сестрам. Стр. 840.

В воспоминаниях Ивинской (и Емельяновой) много эпизодов, определенных как «трогательный» или «деликатный», – а речь идет о поступках грубых, вызванных отсутствием уважения и осознанием, что ни при каких обстоятельствах положение Зины никакая женщина поколебать не посмеет.

Мы удивляемся неправдоподобным совпадениям в романе «Доктор Живаго» – а вот они, в жизни; впрочем, как сама она признается, свои воспоминания она хотела назвать «Роман о романе» – вот, «роман», как говорят блатные, охочие за неимением других развлечений до подобных невероятных совпадений, написан. Автор – не жизнь, а Ольга Ивинская. Вот эпизод – все происходит практически за двадцать четыре часа. Ивинская с Пастернаком собираются начать новую жизнь и «прожить зиму» в Тарусе. Правда, уже «мели затяжные январские метели, и на душе было сумрачно и тревожно», было 29 января, зимы оставалось мало. Пастернак ехать отказывается: «…ты знаешь, что ты моя правая рука, что я весь с тобою… Но нельзя, мол, обездолить людей, которые этого не заслужили и сейчас уже ничего не требуют, кроме видимости привычного уклада… » (ИВИНСКАЯ О.В. Годы с Борисом Пастернаком. В плену времени. Стр. 345). Ивинская «объявила о своем незамедлительном отъезде в Москву». Пастернак пошел домой, написал стихотворение «Я пропал, как зверь в загоне…», где оплакал разрыв: «Нет руки со мною правой (помните? только что сам сказал Олюше про правую руку, и вот – уже в стихотворении) / Друга сердца нет со мной», пошел назад к дому Ивинской, встретил в лесу иностранного корреспондента, «рассказал, что только что потерял любимого человека» (стихотворение, очевидно, об этом – или о том, что у Пастернака вообще нет друга сердца?), и все пошло еще быстрее – корреспондент завладел стихотворением, в тот же вечер передал его на радиостанции, они немедленно стали его транслировать, это стало известно в ЦК (в сумерки? к ночи?) – и вот уже утром зав. отделом культуры звонит О.В. Ивинской, ночевавшей, как ни странно, подчеркивает она, – у себя дома: «То, что сейчас выкинул Борис Леонидович <>, еще хуже истории с романом. „Я ничего не знаю – отвечала я. – Я ночевала в Москве“. <> „Сейчас по всем волнам передается его стихотворение, которое он передал одному иностранцу. Все, что стихло, шумит вновь. Поезжайте, миритесь с ним, всеми силами удержите его от новых безумств“» (Там же. Стр. 345—346). Ну что тут поделаешь?

Это еще не все.

«На следующий день на снежной (конечно же, „снежной“) дороге от переделкинского магазина меня догнал Юрий Олеша. „Подождите минуточку! – Я остановилась. – Вы не бросайте его, – сказал Юрий Карлович, умоляюще глядя на меня – Я знаю, вы хорошая женщина Не бросайте его!“»