Жорес Медведев - Никита Хрущев

Но Хрущев был слишком сильной личностью, чтобы долго пребывать в бездействии. Постепенно он стал читать газеты и журналы и узнавать о переменах, последовавших за его отставкой. Большую часть этих перемен он отказывался комментировать, например восстановление единых обкомов, отмену многих ограничений для приусадебных участков, позднее ликвидацию совнархозов и восстановление отраслевых министерств. Он никогда даже с родными ничего не говорил о своих преемниках – ни хорошего, ни дурного. В конце концов, если использовать американский политический жаргон, это была его собственная команда.

В первые месяцы никто, кроме родных, не навещал Хрущева. Его падение было встречено в стране с удивительным спокойствием, во многих случаях даже с облегчением. Однако на Западе и в некоторых коммунистических партиях Хрущев оставался популярной фигурой, и отдельные государственные деятели и лидеры партий, приезжая в Москву, выражали желание встретиться с Никитой Сергеевичем. Им обычно говорили, что Хрущев болен, но это нельзя было повторять бесконечно. Надо было как-то решать вопрос о постоянном статусе отставного премьера. Имелись разные проекты, но Хрущев отклонял их, отказываясь встречаться с кем-либо из членов Политбюро. В первые дни и недели Хрущев разговаривал по телефону только с Микояном, но затем и эта связь прервалась.

В начале 1965 года семье Хрущева предложили освободить бывшую дачу Молотова. Недалеко от поселка Петрово-Дальнее (москвичи приезжают в этот район автобусом от станции метро «Сокол») Хрущеву отвели более скромную дачу, которую построил когда-то для своей семьи И. Акулов, видный деятель партии, друг М. И. Калинина, долгое время занимавший пост Генерального прокурора СССР. В годы сталинских репрессий Акулова расстреляли, и его дача с тех пор сменила многих хозяев. Конечно, она намного уступала всем прежним резиденциям Хрущева. Но у нее было важное для Никиты Сергеевича преимущество – большой земельный участок.

Весь дачный поселок в Петрово-Дальнем был окружен высоким забором. Но на проходной дежурили пожилые вахтерши, миновать которых не стоило большого труда. Каждая дача, однако, имела и свой забор. Поэтому при входе на участок Хрущева появилась еще одна проходная. Для охраны экс-премьера было выделено небольшое подразделение войск МВД – КГБ. Несколько человек постоянно дежурили у дома Хрущева, охрана сопровождала его и во время прогулок по окрестным местам и в лесу, где он собирал грибы. Хрущев вел с молодыми работниками охраны долгие разговоры, нередко теперь лишь эти люди составляли круг его собеседников.

Поздней осенью 1964 года состоялась и последняя встреча Н. С. Хрущева с Л. И. Брежневым. «Внезапно уединение отца нарушило переданное… приглашение приехать в ЦК. С ним хотел говорить Брежнев. Отец был еще очень подавлен. Для дискуссии сил у него просто не было. При встрече Брежнев сообщил, что принято решение об установлении отцу персональной пенсии в размере 500 рублей в месяц, до этого он получал свою зарплату Председателя Совета министров. Решение определяло и место жительства Хрущева… Сообщив все это, Леонид Ильич поднялся, давая понять, что аудиенция окончена. Отец кратко поблагодарил, и они сухо попрощались» [180] .

За Хрущевым сохранялось право пользоваться медицинскими услугами Кремлевской больницы и специальным пайком. В его распоряжении имелась машина – просторный старый «ЗИЛ», но почему-то с частным номером. Кроме дачи у семьи Хрущева оставалась большая квартира в Староконюшенном переулке на Арбате, в которой когда-то жил Шолохов. Но Хрущев не любил этой квартиры. Он иногда приезжал по делам в Москву, но за несколько лет ни одного раза не ночевал в ней.

Хрущев быстро перестал думать о возвращении к руководству и со временем все меньше сожалел об утраченной власти. Но он сожалел о некоторых своих действиях или, скорее, о бездействии во многих ситуациях. Он сожалел о том, что не довел до конца дело партийных реабилитаций и не отменил приговоры по процессам 1936–1938 годов, а отправил в архив выводы специальных комиссий. Очень сожалел Хрущев о громких идеологических кампаниях 1962–1963 годов против абстракционистов, обвинял Ильичева. «Ему (Ильичеву) нужен был пропуск в Политбюро», – говорил Хрущев. Вместе с родными на дачу приезжали иногда и художники, в том числе и те, кого Хрущев когда-то распекал в Манеже. Теперь Хрущев подолгу и спокойно разговаривал с ними. Он был очень тронут, когда Эрнст Неизвестный прислал ему в подарок книгу Достоевского «Преступление и наказание» со своими оригинальными иллюстрациями.

Первые два года жизни на пенсии были для Хрущева наиболее трудными. Но позднее он привык к своему положению и становился все более общительным. Он чаще ездил в Москву и прогуливался по улицам в сопровождении жены и охраны. Хрущев посещал концерты и театральные постановки. Так, с интересом посмотрел пьесу М. Шатрова «Большевики» в театре «Современник». Она понравилась Хрущеву, и он выразил желание побеседовать с ее автором и с режиссером театра О. Ефремовым. Встреча состоялась в кабинете режиссера. У Хрущева имелось лишь одно замечание – заседание Совнаркома в Кремле проходит без участия таких лиц, как Каменев и Бухарин. «Мы хотели их реабилитировать, – сказал он, – да вот Торез помешал».

Располагая досугом, Хрущев стал много читать. У него имелась громадная личная библиотека, он мог получать в прошлом любые из выходивших в стране книг. Иногда Никита Сергеевич смотрел телевизор. Неожиданно для родных он стал слушать иностранные радиопередачи на русском языке. Часто по вечерам слушал «Голос Америки», Би-би-си, «Немецкую волну», которые не глушили по его же инициативе. Из этих передач он узнавал о многих событиях в нашей стране и за границей и комментировал их. Искреннее негодование вызывали у него попытки реабилитировать Сталина, которые так настойчиво предпринимались во второй половине 60-х годов. Хрущев неодобрительно отзывался о процессе Синявского и Даниэля и, напротив, с интересом следил за первыми проявлениями движения диссидентов, которое шло в русле протеста против частичной реабилитации Сталина. Об академике Сахарове Хрущев говорил с симпатией, вспоминал свои встречи с ним и сожалел о резком конфликте 1964 года, связанном с вопросом о Лысенко. К разоблачению и падению этого лжеученого Хрущев отнесся спокойно и не пытался его защищать. Сложным оказалось отношение Хрущева к Солженицыну, о котором так много говорили в 60-е годы. Только теперь он прочитал роман «В круге первом». Роман не понравился Хрущеву, и он сказал, что никогда не позволил бы его напечатать. Здесь была граница, за которую он не способен был перейти. Хрущев стал более терпимым, но не превратился в сторонника плюрализма в культурной и политической жизни. Однако он не жалел, что помог несколько лет назад публикации повести «Один день Ивана Денисовича»: «Может быть, я ненормальный, может быть, все мы ненормальные. Но ведь Твардовский не был ненормальным, а он не раз говорил, что эта повесть великое произведение, что Солженицын большой писатель». Хрущев часто и с большим уважением отзывался о Твардовском, просматривал все номера «Нового мира», читал там повести и романы Ф. Абрамова, В. Тендрякова, Ч. Айтматова, Б. Можаева. Он любил поэзию Твардовского – она была ему понятна. Но Пастернака он принять и понять не мог, хотя и жалел об ожесточенной кампании против него, поднятой в 1959–1960 годах. Часто перелистывая стихи поэта, Хрущев скоро бросал чтение: такая поэзия была ему чужда.