Олег Борисов - Александр Аркадьевич Горбунов
Ему нравился поиск внутреннего перевоплощения, он занимался поступками своих персонажей, определял для себя, почему они так или иначе поступают. Разгадывал загадку, тайну человека, и называл это самым высшим, что только может быть…
«В свое время, — говорил Олег Борисов, — мы убедили и всех, и себя, что зритель всегда прав и мы работаем ради зрителя, и только ради него. Но так ли это? Может быть, мы работаем все же ради истины, которую пытаемся — чаще всего безуспешно — найти? Может быть, поиски этой истины и составляют смысл нашего дела? Мы же в своей заботе о полном зале сместили основные понятия. Так произошла подмена критериев. А ведь зрителя надо ориентировать, всерьез убеждая в своей правоте».
«Нынешнее время — это время золотой середины и бесчувствия, страсти к невежеству, лени, неспособности к делу и потребности всего готового. Никто не задумывается…
Скрепляющая идея совсем пропала. Все точно на постоялом дворе и собираются вон из России; все живут только бы с них достало…»
Если лишить цитату кавычки, то можно подумать, будто написана она сегодня, на исходе второго десятилетия ХХI века, — о сегодняшнем дне. А в закавыченном виде она — из «Подростка» Достоевского.
Олег Иванович, цитируя Достоевского — «Сколь сильных держав не будет, будут разрушены демократией. Останется Россия», — заметил: «А ведь он редко ошибался».
Пронзительный, выстраданный монолог героя Борисова — Ларса дес Фонтейнеса — из фильма «Россия молодая», обращенный к графу Пиперу, можно и в наши дни адресовать руководителям многих держав, не только соседствующих с Россией, но и находящихся от нее в некотором отдалении, не имеющем, впрочем, в эпоху развития высоких технологий никакого значения.
Дес Фонтейнес — Борисов, проживший в России восемь лет, предостерегает свое шведское «начальство» (и за предостережение это его объявят государственным преступником, который восхваляет врага, и сошлют каторжанином в галерный флот):
«Только безумец может затеять войну с этим народом. Достаточно взглянуть на карту, чтобы понять нелепость этой затеи. Многие поражения армии происходили от того, что противник был недостаточно изучен. И его считали более слабым, чем он есть на самом деле.
Я восемь лет в России изучал народ. Изучал страну. Характер населения, нравы. Нравы и характеры. Я изучал народ, который мы должны уничтожить. После поражения русских под Нарвой шпага ими не брошена. Рука московитов крепко сжимает ее рукоять. Русские солдаты сражались под Нарвой до последней капли крови. Я никогда не забуду, как они уходили с развернутыми знаменами под барабанный бой. Кто видел это поражение, не может не задуматься о будущем.
Поражение многому научило русских. Да, им трудно. С них берут налоги за топоры, за бани, даже за дубовые гробы. Мужиков гонят на непосильные работы. Люди умирают на строительстве крепостей, дорог, верфей, но они строят корабли, создают и вооружают новую армию. Отливают пушки. Они не пожалели на это даже колокола своих церквей. Россия упорный и сильный противник. Швеции надо готовиться к битве с противником, которого поражение сделало умнее. Россия становится иной. Я хочу сказать то, о чем никто в Швеции не говорит: война с Россией безумие. Мы можем презирать эту страну, но мы должны искать дружбы с нею. Вести торговлю. Быть добрыми соседями. Русские — сильный народ».
Борисов даже не мог с уверенностью сказать, крещен ли он. Надежда Андреевна уверяла сына, расписывала, как это было, но уверенности у него почему-то не было. Надежда Андреевна всю жизнь разговаривала шепотом, боясь, что услышат соседи, а иногда на цыпочках подлетала к двери, дергала за ручку, проверяя, не подслушивают ли. «Стены уж больно тонкие, учила нас с Левкой, — рассказывал Олег Иванович. — И вот и про мое крещение — шепотком, одним только бесшумным открыванием губ. Вместо веры — страх, ежесекундный страх, — вот какая главная „составляющая“ у великой… не идеи теперь, а „цели“!» Бабуся, как всегда называл свою любимую бабушку Олег, говорила ему, что — крестили (и добавляла: «Тайно от твоей мамы!»). Но каким именем — никто у нее не спрашивал. Записали в метрику Альбертом, звали Аликом, в Школе-студии он стал Олегом…
Сцена, свидетелем которой был сам Олег. Под Ярославлем взрывали церковь. Надежда Андреевна привела сына смотреть на это. Ему было шесть лет. Мама сказала Олегу: «Не знаю, правильно ли, что рушат, но на этом месте будет много новых квартир, школа!» Рядом — плачущая, шепчущая молитву бабуся Анна Васильевна, которая не выдержала, взяла внука за руку и увела его.
С тех пор как умерла бабушка Аллы Мария Анисимовна, с освящением куличей на Пасху возникла проблема. Печь их стала мама Аллы, Лариса Гавриловна, и поездом передавать из Москвы. В апреле 1982 года она не успела куличи освятить, и Олег Иванович решил сделать это с Юрой. Они отправились в пригород Ленинграда. «Думали, — вспоминал Борисов, — с глаз долой. А народу там видимо-невидимо. Я, когда вошел в храм, сразу на себе взгляд священника поймал. Он приветливо, как-то по-дружески заморгал. Словно уже ждал. Я начал себя успокаивать: „Это он со всеми такой масляный, вот и мне досталось его расположение“. И отошел в уголок, к иконке Божьей Матери. Рядом со мной апоплексический бородатый мужик клал поклоны до земли. Взгляд священника на себе чувствую. Боковым зрением и всю массу народа — с куличами, яйцами, — повернутую в мою сторону. Решаю как-то отвлечься — наблюдаю за сизой струйкой, поднимающейся от кадила к деревянному потолку. Скверно поет дьячок и настраивает на разные мысли: „Вместо того, чтобы святить куличи, засветился сам… Как хорошо, когда в храме один, но как такой момент уловить? Ведь не может же вера быть напоказ? И почему я должен просить наравне со всеми?“ Сам себе отвечаю: „Это оттого, что гордыня сидит — так воспитали“. Пока размышлял, подошел батюшка: „Жалко, иконки князя Олега Рязанского у нас нет…“ (Значит, узнал! — промелькнуло в моем сознании.) „Что, имя редкое?“ — спрашиваю. „Да что вы! Вот мое — уж действительно редкое. Более редкого не сыщешь — Сосипатр я, так родители окрестили… Вы у нас в первый раз?“ — „В первый… У вас такая благодать“. — „Благодать… А мы дома по телевизору часто ваши песни слушаем. Дочка особенно любит“. У меня от сердца отлегло. Значит, и он обознался — принял, конечно, за Олега Анофриева. Как это кстати! Все-таки, почему принимают за Анофриева — загадка… Мужик, который клал поклоны, попросил у меня милостыню. Я уже было полез за мелочью, но тут почувствовал, как Сосипатр зажал мою руку в кармане: „Попридержите… попридержите… всех ведь не осчастливишь“. А
