Михаил Пыляев - Старая Москва. История былой жизни первопрестольной столицы
Далее бульварный борзописец пел:
А за ними адъютантомКнязь Голицын там бежит.С камергерским своим бантомВсех нас со смеху морит.
Этот князь Голицын в конце XVIII и начале XIX века славился своими забавными и удачными карикатурами на тогдашнее общество; в молодую свою пору он был соперником Карамзина по части сердечных похождений.
По рассказам одного из современников111 нашего историографа, последний, проживая в описываемые нами годы в Москве, вел образ жизни, общий всем молодым людям: вставал рано, в 6 часов утра, одевался тотчас если не во фрак, то в бекешу, в сюртуке его редко видали, и шел в конюшню, смотрел свою верховую лошадь, заходил в кухню поговорить с поваром, затем возвращался в кабинет и занимался там до 12 часов, завтракал и потом ехал верхом, обыкновенно по бульварам; здесь встречали его друзья, и они ехали вместе.
Ни в какое время года – ни осенью, ни зимою, ни в дождь, ни в ветер – прогулка эта не прерывалась. Зимою костюм Карамзина был следующий: бекеша подпоясывалась красным шелковым кушаком, на голову надевалась шапка с ушами, на руки – рукавицы, на ноги – кеньги; так что ноги с трудом входили в стремена. Прогулка длилась час. В гости он ездил редко, и то к людям самым близким. Говорил Карамзин тихо, складно, в спорах не горячился. Взгляд его на вещи был добрый и снисходительный, хотя вместе с тем в нем было глубокое чувство правды и независимости; росту Карамзин был среднего; видом он был худощав, но не бледен; на впалых щеках его играл румянец здоровья, свежие губы и приятная улыбка выражали приветливость, а в светло-карих его глазах виден был ум и проницательность. В сорок лет волосы у него уже редели, но не серебрились еще, и он их тщательно зачесывал. Одевался он просто и всегда опрятно. Обыкновенно на нем был белый галстук, белые гофрированные манжеты, жилет с полустоячим воротником, казимировый, оранжевого цвета с узорами панталоны в сапоги с кисточками. У него не было тогда камердинера, а горничная Наташа; гардероб его висел в кабинете в переднем углу; в стену были вбиты гвозди, и на них висели шуба, шинель, или по-тогдашнему капот, бекеша, кушак и шапка. Карамзин был необыкновенно любезен со всеми, поклоны отдавал первый, тихо снимал шляпу и т. д.
Допожарная Москва на улицах поражала роскошью и картинностью женских уборов и нарядов; на шеях и на груди и платьях знатных барынь укладывались целые капиталы. Особенно такими богатыми уборами щеголяли купчихи – у них на голове наместо шляпок возвышались кики, разукрашенные золотом, жемчугом и драгоценными камнями, из-под кики, ниже ушей, спадали жемчужные шнуры; задняя часть кики делалась из соболиного или бобрового меха. На окраине всей кики шла жемчужная бахрома, называемая поднизью; у небогатых женщин были на головах просто кокошники, обложенные бусами. Жемчуг в старину употреблялся при нарядном платье во всех сословиях. Без жемчужного ожерелья, которое называли «перло», считали за стыд показаться в собрание. Дамы высшего общества появлялись на улицах в платьях-фуро – этот фасон платьев долго держался в моде, но только с небольшими переменами, иногда обшивали его блондами, накладками из флера или дымкой, бахромой золотой или серебряной, смотря по тому, какая лучше подходила к материи. Лиф у старинных фуро был очень длинный и весь в китовых усах, рукава были до локтя и обшиты блондами, перед распашной; чтоб платье казалось пышнее, надевали фижмы из китовых усов и стеганые юбки.
В конце царствования Екатерины II вошли в большую моду платья «молдаваны»; затем при Павле, стали носить «сюртучки», лиф у сюртучка был не очень длинный, рукава в обтяжку и длиною до самой кисти; если сюртук был атласный, то юбка к нему была флеровая на тафте, к сюртучку надевали камзольчик глазетовый или другой какой, только из дорогой материи; у сюртучков и фуро были длинные шлейфы.
Для прогулок и верховой езды надевали сюртучки почти такие же, как у мужчин, со светлыми пуговицами. Дамы высшего общества на голову накладывали цветы, страусовые перья, ленты, бархат. Был одно время в моде убор вроде берета, с цветами и страусовыми перьями; его называли «тюрбан» и «шарлотка». Перчатки дамы носили длинные, шелковые, до локтя; чулки тоже шелковые, башмаки матерчатые или шитые золотом, серебром, шелком; они делались из глазета, парчи или другой плотной материи, каблучки были высокие, обтянутые лайкой. Французские новые моды перешли к нам в конце прошлого столетия. Первые поклонницы мод производили на московских улицах целую сенсацию. В бульварном стихотворении описаны две такие модницы. Первая из них – это жена известного тамбовского помещика и коннозаводчика Болховская; вот что писал о ней бульварный песнопевец:
Вот летит и Болховская,Искрививши правый бок,Криворукая, косаяТочно рвотный порошок.
Да и младшая сестрицаНе уступит ей ни в чем,Одинаких перьев птица,Побожиться можно в том…
Белокаменная в то время была особенно обильна девицами. Князь Вяземский говорит112, что в Москве на одной улице проживали княжны-девицы, которые всякий день сидели каждая у особенного окна и смотрели на проезжающих и проходящих, выглядывая себе суженого; Копьев сказал о них: «На каждом окошке по лепешке», и с тех пор другого им имени и не было, как княжны-лепешки. В допожарной Москве жили еще старые девицы, три сестры Левашевы. Их прозвали «тремя парками». Эти три сестрицы были непременными посетительницами всех балов, всех съездов и собраний. Как все они ни были стары, но все же третья была меньшая из них; на ней сосредоточивалась любовь и заботливость старших сестер: они не спускали с нее глаз, берегли ее с каким-то материнским чувством и не позволяли ей выезжать одной из дома. Приезжали на бал они первые и уезжали последние. Кто-то раз заметил старшей:
– Как это вы в ваши лета можете выдерживать такую трудную жизнь? Неужели вам весело на балу?
– Чего тут весело, батюшка, – отвечала она, – Но надобно иногда и потешить нашу шалунью. – Этой «шалунье» в то время было 62 года.
Из больших московских модниц в то время была жена Д Д. Шепелева, известного впоследствии героя Отечественной войны; про эту модницу пел бульварный борзописец следующее:
Дольше взоры поражаетБлеск каменьев дорогих…Шепелева то блистаетВ пышных утварях своих.
Муж-гусар ее в мундиреСебе в голову забрал,Что красавца, как он, в миреЕще редко кто видал….
Усы мерой в пол-аршинаОтрастил всем напоказ,Пресмешная образинаШепелев в глазах у нас…
Этот Шепелев отличался большою напыщенностью и говорил со всеми высокопарным слогом. Шепелевы были очень богаты; богатство они получили от жен: один Шепелев был женат на дочери железного заводчика Баташева, а другой – на племяннице князя Потемкина, Надежде Васильевне Энгельгардг.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});