Надежда Мандельштам - Воспоминания

Ноябрь

Переуважена, перечерна, вся в холе,Вся в холках маленьких, вся воздух и призор,Вся рассыпаючись, вся образуя хор, -Комочки влажные моей земли и воли…В дни ранней пахоты черна до синевы,И безоружная в ней зиждется работа -Тысячехолмие распаханной молвы:Знать, безокружное в окружности есть что-то.И все-таки земля — проруха и обух:Не умолить ее, как в ноги ей ни бухай.Гниющей флейтою настраживает слух,Кларнетом утренним зазябливает ухо…Как на лемех приятен жирный пласт,Как степь лежит в апрельском провороте!Ну, здравствуй, чернозем: будь мужествен, глазаст,Черноречивое молчание в работе…

Апрель

Как на Каме-реке глазу темно, когдаНа дубовых коленях стоят города.В паутину рядясь, борода к бороде,Жгучий ельник бежит, молодея в воде.Упиралась вода в сто четыре весла,Вверх и вниз на Казань и на Чердынь несла.Там я плыл по реке с занавеской в окне,С занавеской в окне, с головою в огне.И со мною жена пять ночей не спала,Пять ночей не спала — трех конвойных везла.

Я смотрел, отдаляясь, на хвойный восток -Полноводная Кама неслась на буек.И хотелось бы гору с костром отслоить,Да едва успеваешь леса посолить.И хотелось бы тут же вселиться — поймиВ долговечный Урал, населенный людьми.И хотелось бы эту безумную гладьВ долгополой шинели беречь, охранять.

Апрель-май

Я не хочу средь юношей тепличныхРазменивать последний грош души.Но, как в колхоз идет единоличник,Я в мир вхожу — и люди хороши.

Люблю шинель красноармейской складки,Длину до пят, рукав простой и гладкийИ волжской туче родственный покрой,Чтоб, на спине и на груди лопатясь,Она лежала, на запас не тратясь,И скатывалась летнею порой.

Проклятый шов, нелепая затея,Нас разлучили. А теперь, пойми,Я должен жить, дыша и большевея,И, перед смертью хорошея,Еще побыть и поиграть с людьми!

Подумаешь, как в Чердыни-голубе,Где пахнет Обью и Тобол в раструбе,В семивершковой я метался кутерьме.Клевещущих козлов не досмотрел я драки -Как петушок в прозрачной летней тьме -Харчи, да харк, да что-нибудь, да враки, -Стук дятла сбросил с плеч. Прыжок. И я в уме.

И ты, Москва, сестра моя, легка,Когда встречаешь в самолете братаДо первого трамвайного звонка,-Нежнее моря, путаней салата -Из дерева, стекла и молока.

Моя страна со мною говорила -Мирволила, журила, не прочла,Но возмужавшего меня, как очевидца,Заметила — и вдруг, как чечевица,Адмиралтейским лучиком зажгла.

Я должен жить, живя и большевея,Работать речь, не слушаясь, сам-друг.Я слышу в Арктике машин советских стук,Я помню всё — немецких братьев шеиИ что лиловым гребнем ЛорелеиСадовник и палач наполнил свой досуг.

И не ограблен я и не надломлен,Но только что всего переогромлен.Как «Слово о полку», струна моя туга,И в голосе моем после удушьяЗвучит земля — последнее оружье -Сухая влажность черноземных га…

Май-июнь

День стоял о пяти головах. Сплошные пять сутокЯ, сжимаясь, гордился пространством за то, что рослона дрожжах.Сон был больше, чем слух, слух был старше, чем сон — слитен, чуток…А за нами неслись большаки на ямщицких вожжах.День стоял о пяти головах и, чумея от пляса,Ехала конная, пешая, шла черноверхая масса:Расширеньем аорты могущества в белых ночах — нет, в ножах -Глаз превращался в хвойное мясо.На вершок бы мне синего моря, на игольное только ушко,Чтобы двойка конвойного времени парусами неслась хорошо.Сухомятная русская сказка! Деревянная ложка — ау!Где вы, трое славных ребят из железных ворот ГПУ?Чтобы Пушкина чудный товар не пошел по рукам дармоедов,Грамотеет в шинелях с наганами племя пушкиноведов -Молодые любители белозубых стишков.На вершок бы мне синего моря, на игольное только ушко!Поезд шел на Урал. В раскрытые рты намГоворящий Чапаев с картины скакал звуковой -За бревенчатым тыном, на ленте простыннойУтонуть и вскочить на коня своего!

Апрель-май

Из-за домов, из-за лесов,Длинней товарных поездов,Гуди, помощник и моих трудов,Садко заводов и садов.Гуди, старик, дыши сладко,Как новгородский гость СадкоПод синим морем глубоко,Гуди протяжно в глубь веков,Гудок советских городов.

6 — 9 декабря

Когда заулыбается дитяС развилинкой и горести и сласти,Концы его улыбки, не шутя,Уходят в океанское безвластье.Ему невыразимо хорошо,Углами губ оно играет в славе -И радужный уже строчится шовДля бесконечного познанья яви.И цвет и вкус пространство потеряло,Хребтом и аркою поднялся материк,Улитка выползла, улыбка просияла,Как два конца их радуга связала,И в оба глаза бьет атлантов миг.

9 — 11 декабря

Мой щегол, я голову закину,Поглядим на мир вдвоем.Зимний день, колючий, как мякина,Так ли жестк в зрачке твоем?Хвостик лодкой, перья черно-желты,Ниже клюва в краску влит,Сознаешь ли, до чего щегол ты,До чего ты щегловит?Что за воздух у него в надлобье -Черн и красен, желт и бел!В обе стороны он в оба смотрит — в обе!Не посмотрит — улетел!

9 — 27 декабря

Не у меня, не у тебя — у нихВся сила окончаний родовых:Их воздухом поющ тростник и скважист,И с благодарностью улитки губ людскихПотянут на себя их дышащую тяжесть.Нет имени у них. Войди в их хрящ,И будешь ты наследником их княжеств,-И для людей, для их сердец живых,Блуждая в их развилинах, извивах,Изобразишь — и наслажденья их,И то, что мучит их в приливах и отливах…

9 — 27 декабря

Внутри горы бездействует кумирВ покоях бережных, безбрежных и хранимых,А с шеи каплет ожерелий жир,Оберегая сна приливы и отливы.Когда он мальчик был и с ним играл павлин,Его индийской радугой кормили,Давали молока из розоватых глинИ не жалели кошенили.Кость усыпленная завязана узлом,Очеловечены колени, руки, плечи -Он улыбается своим широким ртом,Он мыслит костию, и чувствует челом,И вспомнить силится свой облик человечий.

Декабрь