Елена Хаецкая - Лермонтов

— Господа, получено известие, что тот, кто мог заменить нам Пушкина, убит.

Слышано от княгини М. А. Воронцовой, бывшей тогда замужем за родственником Лермонтова А. Г. Столыпиным».

Декабрист Лорер дает немного иную версию:

«— Чем кончилась судьба Мартынова и двух секундантов? — спросил я одного знакомого.

— Да ведь царь сказал «туда ему и дорога», узнав о смерти Лермонтова, которого не любил, и, я думаю, эти слова послужат к облегчению судьбы их, — отвечал он мне».

Положим, нет дыма без огня; царь явно что-то сказал… возможно, что-то вроде «допрыгался». Потому что характер Лермонтова был уже известен и дуэль с де Барантом лишь подтверждала это впечатление.

Висковатов предполагает, что неприязнь к Лермонтову в определенных кругах как раз и послужила причиной к распусканию слуха о злых словах Николая I («собаке собачья смерть»).

Каким человеком был Николай Павлович? Мог ли сказать прилюдно такое об убитом офицере, о поэте, чьим творчеством живо интересовался?

Интересно, что Висковатов считает распускание слухов об этой фразе царя происками тех, кто не любил Лермонтова. Советское литературоведение считает, что царь действительно сказал эти слова и что это — признак сугубой «прогрессивности» Лермонтова (особенно хороша фраза в книжке С. А. Андреева-Кривича «Тарханская пора»: «И повсюду, куда бы он (Лермонтов) ни поехал, за ним следил оловянный глаз. Николай I шел по следу»).

Но ведь эта фраза — совершенно очевидная неправда. Известие о гибели Лермонтова, как указывает Висковатов, пришло в присутствии дежурного флигель-адъютанта А. И. Философова (родственника Лермонтова), и государь решительно ничего подобного не говорил. Так утверждал Аким Шан-Гирей. Философов приехал прямо к нему от государя с известием о смерти Лермонтова и сообщал подробности. Мы помним, что и государь, и великий князь Михаил Павлович иногда защищали Лермонтова от «слишком ревностных преследователей его личности и таланта»…

Генерал Граббе на сообщение полковника Траскина реагировал так: «Несчастная судьба нас, русских. Только явится между нами человек с талантом — десять пошляков преследуют его до смерти. Что касается до его убийцы, пусть наместо всякой кары он продолжает носить свой шутовской костюм».

Еромолов, по словам М. П. Погодина, сердился того пуще: «Уж я бы не спустил этому Мартынову. Если бы я был на Кавказе, я бы спровадил его: там есть такие дела, что можно послать да, вынувши часы, считать, через сколько времени посланного не будет в живых. И было бы законным порядком…» «И все это сребровласый герой Кавказа говорил, по-своему слегка притоптывая ногой»…

Тело Лермонтова было перевезено с Кавказа в Тарханы для захоронения. Высочайшее соизволение на это было получено в январе.

21 января 1841 года министр внутренних дел Перовский уведомил пензенского гражданского губернатора Панчулидзева о том, что «…государь император, снисходя на просьбу помещицы Елизаветы Алексеевны Арсеньевой, урожденной Столыпиной, изъявил высочайшее соизволение на перевоз из Пятигорска тела умершего там в июле месяце прошедшего года внука ее Михаила Лермонтова, Пензенской губернии, Чембарского уезда в принадлежащее ей село Тарханы, для погребения на фамильном кладбище, с тем чтобы помянутое тело закупорено было в свинцовом и засмоленном гробе и с соблюдением всех предосторожностей, употребляемых на сей предмет». Затемно ездили из Тархан в Пятигорск дворецкий Арсеньевой, бывший дядька Лермонтова Андрей Иванов Соколов и кучер Иван Николаевич Вертюков. 21 апреля гроб с телом Лермонтова был доставлен в Тарханы и через два дня погребен в фамильном склепе Арсеньевых.

Бабушка в буквальном смысле слова выплакала себе глаза. Она едва оправилась от апоплексического удара, но глаз больше не открывала и плакала постоянно: слезы текли из-под опущенных век. Все вещи, тетради, игрушки внука она раздала, не в силах терпеть рядом с собой то, чего он касался. Она скончалась в 1845 году.

3 января 1842 года вышла высочайшая конфирмация по военно-судному делу о майоре Мартынове, корнете Глебове и титулярном советнике князе Васильчикове: «Майора Мартынова посадить в крепость на гоубтвахту на три месяца и предать церковному покаянию, а титулярного советника князя Васильчикова и корнета Глебова простить, первого за внимание к заслугам отца, а второго по уважению полученной им в сражении тяжелой раны».

Короче всего будет дальнейшая биография корнета Глебова. В 1847 году он был убит при осаде аула Салты.

После гибели Лермонтова Сергей Трубецкой был выслан из Пятигорска (Траскин вообще после этой злосчастной дуэли выслал всех офицеров, которые находились в городе без достаточных оснований, т. е. не на лечении). Он умер в 1859 году.

Монго-Столыпин жил преимущественно за границей. Осенью 1843 года напечатал свой французский перевод «Героя нашего времени»; позднее участвовал в обороне Севатополя, встречался с Львом Толстым. Умер он во Флоренции — и почти ничего не рассказал о Лермонтове. Все разговоры об «охлаждении» между друзьями-родственниками и даже о какой-то «роковой роли», которую играл Столыпин, Монго со свойственным ему молчаливым благородством опроверг простым делом, переводом лучшего лермонтовского творения на французский и публикацией своего труда. Больше — ни слова. Делайте выводы сами.

Кто еще оставался… Долгую жизнь прожили Мартынов и князь Васильчиков. Васильчиков пережил всех — он заговорил после того, как разрушил «оковы молчания» сам Мартынов.

Мартынов после убийства Лермонтова был отправлен в Киев на покаяние. С 26 января 1842 года он находился на Киевской крепостной гауптвахте; затем передавался под начало Киевской духовной консистории, которая определила ему пятнадцатилетний срок для церковного покаяния. Мартынов через Синод подал прошение на высочайшее имя о смягчении приговора — чтобы на время покаяния «иметь жительство там, где домашние обстоятельства потребуют».

А. Н. Муравьев застал его в Киеве в 1843 году. Мартынов, по словам Муравьева, «не мог равнодушно говорить об этом поединке; всякий год в роковой его день служил панихиду по убиенном, и довольно странно случилось, что как бы нарочно прислан ему в тот самый день портрет Лермонтова; это его чрезвычайно взволновало».

Висковатов, впрочем, в раскаяние Мартынова совершенно не верит: «Мартынов отбывал церковное покаяние в Киеве с полным комфортом. Богатый человек, он занимал отличную квартиру в одном из флигелей Лавры. Киевские дамы были им очень заинтересованы… Все рассказы о его тоске и молитвах, о «ежегодном» навещании могилы поэта в Тарханах — изобретения приятелей и защитников».