Двужильная Россия - Даниил Владимирович Фибих
Прошу вышеуказанные ценности перевести из полевой тюрьмы сюда, в Лефортовскую тюрьму.
При сем прилагаю №№ полученных мною на эти ценности квитанций: № 2, № 5, № 7.[4].
Д. Фибих
24 сент[ября] [19]43 г.
Рукопись. Автограф.
№ 8. Сопроводительное письмо начальника Лефортовской тюрьмы о заявлении арестованного Фибиха Д.В.[5]
Сов. секретно
Начальнику следотдела
ГУКР «Смерш» НКО
полковнику тов. Леонову
№ 4412
от 26 октября 1943 г.
При этом препровождается заявление заключенного Фибих Даниила Владимировича, 1899 г. рождения, гор. Кола, до ареста – писатель. Числится за ГУКР «Смерш» НКО. Обвиняется по ст. 58–10 ч. 2 УК РСФСР. Заявление адресовано в Ваш адрес.
Приложение: упомянутое.
Начальник Лефортовской тюрьмы НКГБ СССР подполковник госбезопасности Ивашко
Секретарь ст. лейтенант госбезопасности Малинин
Машинопись. Автограф.
№ 9. Заявление Фибиха Д.В. от 25 октября 1943 г.
Начальнику следственной части
Заявление
Заключенного Фибих
Дан[иила] Влад[имировича],
Лефортовская тюрьма, камера № 134
Находясь под следствием вот уже пять месяцев, из них около трех месяцев в жестких условиях полевой тюрьмы, я в настоящее время по состоянию своего здоровья крайне нуждаюсь в дополнительном питании.
Прошу разрешить мне получать продовольственную передачу от моей матери Евгении Ниловны Фибих или от жены Берты Яковлевны Карп, проживающей – Тверской бульв[ар], д. 15, кв. 2[6].
Д. Фибих
25.10.43
Рукопись. Автограф.
№ 10. Сопроводительное письмо Отдела учета и регистрации заключенных Карагандинского ИТЛ о заявлении заключенного Фибиха Д.В.*
1-й спецотдел НКВД СССР
г. Москва
При этом направляем заявление з/к Фибих Даниила Владимировича, осужден[ного] Особ[ым] Сов[ещанием] НКВД СССР 4/ХИ-43 г. по ст. АСА на 10 лет.
Зам[еститель] нач[альника] ОРЗ Карлага НКВД майор госбезоп[асности] Меркулов
Врид нач[альника] 4 отд[еления] Глезер
Рукопись. Автограф.
№ 11. Заявление заключенного Фибиха Д.В. от 30 мая 1945 г.
Москва
Народный комиссариат внутренних дел СССР
Народному комиссару внутренних дел гр-ну Л. Берия
Прошение
з/к Фибих Даниила Владимировича
л/д 272483, Сев. Казахстан,
Карагандинская обл.,
10-е Бурминское отделение Карлага НКВД
Я писатель-фронтовик, член Союза советских писателей, многолетний сотрудник «Известий Верховного Совета», автор ряда художественно-беллетристических книг и пьес. Последняя моя пьеса «Снега Финляндии» (на тему о войне с белофиннами) шла в первые дни Великой Отечественной войны на московской сцене и заслужила полное одобрение со стороны «Правды» и др[угих] центральных газет. Когда грянула война, я, повинуясь долгу советского патриота, русского человека, сразу же поступил добровольцем в ряды Действующей Красной армии в качестве простого бойца. Два самых тяжелых, напряженных года, когда гитлеровские полчища угрожали Москве и Ленинграду, когда шла великая битва за Сталинград – провел я на фронте. Работая в дальнейшем в качестве писателя при газетах 1-й Ударной и 53-й армий, я не прятался в тылу, а три четверти своего времени проводил на линии огня, вместе с героическими нашими бойцами и командирами, и не раз смотрел смерти в глаза. Был контужен. Получил правительственную награду: медаль «За боевые заслуги».
1-го июня 1943 г., находясь на фронте под г. Воронежем, я был арестован контрразведкой Степного округа. Мне было предъявлено обвинение по ст. 58 п. 10 УК. В результате длительного следствия по моему делу Особое совещание при НКВД СССР (в Москве) приговорило меня к 10-ти годам заключения в исправительно-трудовых лагерях, без конфискации имущества и без поражения в правах. (Постановление ОСО от 4 дек[абря] 1943 г.) Обвиненье, предъявленное мне, заключалось в следующем.
Будучи на фронте, я в силу многолетней профессиональной привычки вел дневник, в котором отражал свои переживания и свое участие в великой освободительной войне. В этом дневнике, среди других, нашли место отдельные записи, вызванные моментами моей душевной депрессии, в связи с первоначальными успехами врага на нашем фронте, критика действий отдельных командиров, слабой дисциплины, а также временами недопонимание общеполитического и международного положения. Это были случайные, наскоро записанные, может быть, не всегда удачные по форме личные записи, отражающие душевную боль, сомнения и тревоги человека, беззаветно любящего свою страну, советского патриота, не на словах, а на деле доказавшего свою преданность правительству и Родине, которая подверглась в то время такому грозному историческому испытанию.
Категорически заявляю, что ни с кем из окружающих разговора на эти темы не вел, ни с кем сомнениями своими не делился, дневника своего никогда никому не показывал и, мало того, вообще даже не говорил, что веду дневник. Никогда в жизни я не занимался антисоветской агитацией, да и не мог ею заниматься, будучи по своему внутреннему складу, по убежденьям настоящим советским человеком. Подтвержденьем моих слов могут служить имеющиеся в деле свидетельские показания, а также решение военного прокурора Степного округа, который, детально изучив материалы следствия и отправляя меня на дальнейшее доследование в Москву, заявил мне, что снимает обвиненье в антисоветской агитации, но оставляет пункт «храненье контрреволюционной литературы», очевидно подразумевая под этим мой дневник. Не знаю, может ли вообще предназначенная исключительно для личного пользования рукопись рассматриваться как литература, да еще контрреволюционная.
Всей своей жизнью и многолетней общественно-литературной работой я доказал, что являюсь честным советским гражданином, беспартийным большевиком – звание, которое я всегда носил с гордостью. Никогда до сего времени я не был ни под судом, ни под следствием, никогда не подвергался никаким административным репрессиям. Сразу же после потрясающей речи товарища Сталина от 3 июля 1941 г. я добровольцем пошел на фронт, чтобы с оружием в руках защищать свою социалистическую родину. Мог ли это сделать человек, настроенный антисоветски?
Находясь в заключении, дважды я подавал в высшие инстанции заявления с просьбой отправить меня на фронт, но ходатайства мои были отклонены.
Вот уже третий год, как я отбываю наказанье. В первый же день моего прибытия в лагерь меня расконвоировали. В дальнейшем, помимо участия в общих работах, я работал в качестве учетчика, вел и веду культурно-просветительскую работу при клубе 10-го Бурминского отделения. Не подвергался никаким дисциплинарным взысканьям.
Однако в настоящее время в результате фронтовой контузии и лагерного режима силы мои и здоровье окончательно подорваны. Около года (т. е. половину срока, проведенного мною в заключении) я пролежал в стационарах Карабаса и Бурмы и в данный момент являюсь инвалидом 4-й группы, совершенно непригодным к труду. Актирован.
Сейчас, после победоносного окончания Отечественной войны, в эти радостные дни всенародного ликования, мне вспоминаются слова московского военного прокурора, сказанные им во время
