Василий Голубев - Во имя Ленинграда

- А сейчас вам надо временно прекратить полеты. Возьмите путевку, поезжайте на юг, долечитесь до конца. Поберегите себя для нашей авиации. Предстоит еще много боев...

Как благодарен был потом Белоусов Андрею Александровичу Жданову за внимание и заботу. Вовремя попал он снова в руки опытных врачей: ожоги давали о себе знать. И снова госпиталь, операции, мучительная боль... В первый день войны с фашистской Германией эскадрилья капитана Белоусова поднялась в воздух, готовая отразить внезапные удары по объектам и кораблям полуострова Ханко. Каждые новые сутки войны усиливали напряженность боев, белоусовские летчики почти не вылезали из кабин своих "чаек".

Трудно приходилось летчикам Ханко. Неравные, тяжелые бои, удары по войскам и кораблям врага, взлеты и посадки под непрерывным артиллерийским обстрелом, земляные и железобетонные работы по укрытию самолетов, техники, горючего и жилья изматывали вконец. Но люди равнялись на командира. Росло его мастерство, увеличивался боевой счет. Здесь, на Ханко, вместе с Леонидом Георгиевичем сражались прилетевшие на усиление из Таллина замечательные летчики Антоненко и Бринько, ставшие в июле сорок первого Героями Советского Союза. Белоусов был награжден вторым орденом Красного Знамени. У него открылись старые раны, стала побаливать нога. Он боялся сказать об этом врачу: как бы не отстранил от полетов. Но боль стала невыносимой. Как-то после боя техник и механик помогли Белоусову вылезти из кабины, позвали врача... Заключение было кратким: "Нога опухает, пульса нет, необходима срочная госпитализация". На этот раз ни уговоры, ни телеграммы с просьбой лечиться на месте не помогли. Белоусов сел на самолет, требующий капремонта, и перелетел в Кронштадт. Здесь-то мы и познакомились. А в декабре 1941 года, вернувшись с полуострова Ханко, я узнал, что капитан Белоусов все-таки сумел уговорить врачей не класть его в госпиталь в столь тяжелое время и продолжал летать, прикрывая водную магистраль, а затем ледовую Дорогу жизни через Ладогу. С ногой становилось все хуже. После одного из таких полетов его вытащили из кабины на руках. Долго с поникшей головой сидел он на патронном ящике, потом, хромая, добрался до санчасти и попросил медсестру снять унты сам уже не мог.

Доктор, осмотрев правую ногу, побледнел.

- Вот что, дорогой капитан, - сказал он, - боюсь говорить, но и молчать было бы преступлением - необходимы срочные меры. В Москву, в тыл, куда угодно, только быстрее. У вас спонтанная гангрена.

И тут же полетела телеграмма командиру бригады полковнику Романенко. Вскоре под Кобоной сел самолет Ли-2 и забрал Белоусова.

Леонид Георгиевич, перед тем как подняться по трапу, слабо помахал провожавшим его друзьям, но голос его звучал глухо и твердо:

- Я вернусь! Я скоро вернусь! И вот он возвращался.

Пассажирский поезд Москва - Ленинград пришел по расписанию, паровоз медленно протащил длинный состав вдоль перрона. Сербин и Ройтберг, встречавшие боевого друга, увидели в запыленном окне вагона плечистую фигуру в кожаном реглане, новой морской фуражке и в темных очках. Они поспешили за вагоном, махая руками. Но Белоусов не разглядел встречавших, с чемоданчиком, опираясь на увесистую палку, встал у дверей, примеряясь, как бы поудобнее шагнуть на перрон. Для него это было непростым делом. Друзья подхватили его, поставили наземь и сразу вдвоем крепко обняли и расцеловали горемыку.

Смахнув под очками слезу, Леонид сказал хрипловатым от волнения голосом:

- Черти вы мои полосатые! Не ждали? А я вернулся и буду летать!

Друзья, занимавшие теперь большие руководящие должности, по-прежнему смотрели на него как бы снизу вверх и, обходя больные места, наперебой расспрашивали, интересовались семьей, товарищами, находившимися в тылу на излечении, изредка советуя водителю "виллиса" ехать помедленнее, не трясти. За все сорок минут пути до Бернгардовки никто из них словом не обмолвился о полетах. Время, мол, покажет, пусть друг спокойно отдохнет, а там будет видно. Майор - звание это Белоусову было присвоено в госпитале - молча слушал Сербина и Ройтберга и, только когда подъехали к зданию профилактория и вышли из машины, упрямо, с надеждой заглянул им в глаза. Друзья уклончиво покашляли. Он поджал губы и шагнул к подъезду. Услышав шум подъехавшего "виллиса", я выскочил на веранду. Белоусов, поддерживаемый Ройтбергом, не спеша, уверенно поднялся по ступенькам.

Встреча была такой радостной, как будто мы, знавшие друг друга всего лишь несколько часов, летали все эти годы вместе.

- Ну что, значит, летать собираешься? - бухнул я первое, что пришло на язык.

Он пожал плечами.

- А иначе жить незачем. У меня должок нарос, пока отдыхал, а вы тут дрались за меня. Вот так!

Я сбивчиво ответил, что рад за него, все впереди, а сейчас все в мою обитель, обед стынет, семейный.

За столом было сказано два тоста: первый - за возвращение Леонида, второй - за боевые успехи гвардейцев "четвертого непобедимого", как сказал Иван Иванович Сербин. Потом долго еще беседовали, пили крепкий чай с вишневым вареньем, привезенным Сашенькой из ладожского дома. Леонид Георгиевич помалкивал, слушал, взвешивал слова друзей, искал в них себе поддержку.

После обеда Сербин и Ройтберг, посоветовавшись со мной относительно Леонида, собрались в штаб авиации - доложить командующему о возвращении майора Белоусова и его желании продолжать службу только летчиком. Прощаясь с другом, Иван Иванович Сербин сказал:

- Леня, подумай хорошенько, в авиации много должностей, в том числе и штабных. Можно пойти начальником штаба в родной полк и вместе с Федорычем громить врага до победы.

- Нет, - покачал головой Белоусов, - только летать. Всю жизнь меня готовили в летчики. Сам себя эти страшные два года готовил. Буду их, гадов, бить собственными руками.

- Ты, Леня, не обижайся, пойми нас правильно, вопрос сложный, можно сказать, политический. Сейчас мы наступаем, бои в основном над территорией противника... Вдруг что случится?.. Фашистские пропагандисты скажут, что у русских тотальная мобилизация, безногие летают...

Последние слова Сербину дались нелегко, на Леонида было жалко смотреть. Слушая боевого друга - теперь начальника политотдела авиации флота, - он сидел, закрыв лицо руками...

- Иван Иванович! - вмешался я в разговор. - А может, зря мы насчет политических выводов. Если подобьют над вражеской территорией, то с протезами из кабины все равно не выбраться. - И в упор посмотрел на Леонида: хотел откровенности, не обессудь, получай без всяких деликатностей. - А там, на земле, трудно определить, какие были ноги - свои, искусственные.

- Твое мнение?!