Василий Емельяненко - В военном воздухе суровом
...Двести пятьдесят человек из полка оставались в Восточной Пруссии. Они с нетерпением ждали возвращения из Москвы боевых друзей.
Размещались тогда в пригороде Клотцова на территории спешно покинутого хозяином пивоваренного завода с высоченной кирпичной трубой. В огромных чанах все еще бродило хмельное сусло, доставлявшее много хлопот начальнику штаба Василию Тарасовичу Гудименко. Сусло из чанов перекочевывало в молочные бидоны со спиральными трубками, и их пришлось реквизировать в самых неожиданных местах - вплоть до чердаков и подвалов.
Война приучила всех трудиться денно и нощно, а тут наступило время, что и рук вроде не к чему приложить. Некоторые до умопомрачения носились по автостраде на мотоциклах, другие охотились на кабанов или таскали из прудов огромных карпов.
В те дни всюду был слышен рев некормленых, непоеных и недоеных коров, брошенных сбежавшими хозяевами. Немецкие коровы привыкли к стойловому содержанию, бить губы о кочки и щипать траву не умели.
Андрей Лиманский со своим другом Сергеем Роменским с детства были приучены доить буренушек.
Долго не раздумывая, техники привели десяток породистых, с черными пятнами коров, поставили их в оборудованный по всем правилам коровник. Обзавелись даже грозным производителем с кольцом в ноздре, которого назвали Егоркой.
К Лиманскому и Роменскому присоединились техники Вася Селезнев, Костя Юрченко - образовалась некая производственная артель со строгим распределением обязанностей. Одному - чистить коровник, задавать корм и поить, другому доить, третьему - обеспечивать чистой тарой, заниматься перегонкой на сепараторе и доставлять продукцию - молоко, сметану и сливки - в полковую столовую.
Лиманский исполнял обязанности старшего дояра. На первых порах пришлось ему помучиться: коровы брыкались и стегали по лицу хвостом. А потом все пошло как по маслу и вдруг... Любимица Лиманского Зорька, всегда стоявшая крайней к двери, не стала давать утреннего молока. Дояр высказал упреки Роменскому:
- Ты почему же Зорьку стал недокармливать?
- Клянусь тебе моим новым ИЛом, который скоро прилетит, даю ей всего вдоволь, как и другим.
Лиманский этой клятве не поверил, взял любимицу под личный контроль. Но, как он ее усердно ни кормил, а утреннего молока по-прежнему не было. Стали ломать головы, доискиваться до причины.
- Уж не ласка ли ее по ночам сосет? - высказал гипотезу Роменский.
- Что еще за ласка? - спросил старший дояр.
- А такой зверек, которого в нашей деревне "домовым" еще называют. Ловко, говорят, может выдаивать.
- Ну что ж, тогда давай эту ласку подкараулим, - рассудил Лиманский.
С вечера забрались на сеновал, заняли там удобную позицию. При свете фонаря, горевшего по ночам в коровнике, эту ласку разглядеть можно.
Лежали всю ночь, затаив дыхание и не сомкнув глаз, но зверек не появился. Лишь перед рассветом легонько скрипнула дверь, показалась нечесаная женщина. Уселась она около Зорьки начала быстро доить, направляя струю в край ведра, чтобы он не вызванивало. Роменский лежал ни живой ни мертвый.
- Она... - чуть слышно прошептал он на ухо соседу.
- Кто? - одними глазами спросил Лиманский.
- Ведьма...
А "ведьма" проявила присущую своему колдовскому сословию осторожность. Подоив Зорьку, тихо приоткрыла дверь коровника, вначале осмотрелась и лишь потом вышла. Пока техники спустились с сеновала, ее и след простыл.
- Надо было бы ее тут же накрыть... - с досадой сказал главный дояр.
- А мы к ней другой план применим, - успокоил Роменский.
Этот план друзья держали в строгом секрете. В следующую ночь они заняли прежние позиции, но перед этим в коровнике сделали "перегруппировку сил".
"Ведьма" заявилась, как и в первый раз, под утро. Присела на скамеечку, перед доением наскоро ополоснула вымя, но животному такая процедура оказалась не по душе: раздался трубный мык Егорки, он так брыкнул ногой, что ведро с грохотом покатилось к двери, и "ведьма" в испуге отскочила. Сидевшие в засаде фыркнули от давившего их смеха, а "ведьму" будто на метле вынесло из коровника. Но на этот раз ей скрыться не удалось.
Днем всему полку стало известно, как машинистка штаба Мария Бродская наша "игуменья" - доила Егорку и поила парным молочком своего суженого.
Две ночи подряд создателям животноводческой артели не пришлось сомкнуть глаз. Зато в третью ночь они спали богатырским сном в своей комнатушке на третьем этаже.
Проснулись от криков и перестрелки, которая шла на территории пивзавода. Редкие выстрелы вскоре перешли в сплошную пальбу. Лиманский все еще не мог продрать глаза, а услышав предостережение соседа: "Блуждающая группа ворвалась!", - вскочил как ужаленный, распахнул окно во двор, - осколки стекол со звоном посыпались на асфальт... Он отпрянул за косяк, натянул брюки, сунул ноги в сапоги, выхватил из-под подушки пистолет и, согнувшись, бросился к выходу.
Во дворе на Лиманского неожиданно налетел коршуном Костя Юрченко, сгреб его в охапку и повалил на землю. Лиманский лежал внизу, не шевелясь и все еще плохо соображая, что произошло. Друг прижался к его лицу мокрой щекой и всхлипывал, вздрагивал всем телом. "Может, Костя ранен?" Лиманский высвободил голову, взглянул вверх и ошалел: на самом верху заводской трубы трепетал красный флаг. Это старшина Васильев, стоя на трубе, одной рукой ухватился за штырь громоотвода, а другой держал красный флаг, размахивал им и осипшим голосом кричал:
- Победа! Победа!
Только теперь Лиманский понял, что с этой минуты наступил конец войне. Он пружинисто вскочил, поднял высоко над головой руку и выпустил в небо всю обойму - до последнего патрона. Потом устало опустился на ступеньку и заплакал, как когда-то у Новой Царевки...
А во дворе все еще бурлила радостная суматоха: люди что-то выкрикивали, обнимались, целовались. И вдруг - внезапный громовой гул в небе: над самыми крышами пивзавода стремительно пронеслись остроносые самолеты с чуть отогнутыми к хвосту крыльями. Это были новые ИЛы, по виду не совсем похожие на тех "горбатых", что прошли через всю войну.
И двор мигом опустел. Ринулись на аэродром. Впереди всех с радостным лаем бежал Болтик. На его ошейнике гремели фашистские Железные кресты.
Кончилась война...
Двадцать четвертого нюня на древней Красной площади был невиданный за всю ее историю парад Победы.
Строй военных академий замер против Мавзолея. В одной шеренге со мной стоит Иван Остапенко. И еще выстроились сводные полки десяти фронтов - по тысяче человек пехотинцев, артиллеристов, танкистов, саперов, медиков и летчиков. Во главе каждого фронта только 36 боевых знамен наиболее отличившихся частей и соединений.
