Роберт Маккрам - Жизнь Вудхауза. Фрагменты книги

Вудхауза под конвоем отвели обратно в Лоу-Вуд и дали ему десять минут на сборы. Этель гуляла с собаками в саду, не подозревая о происходящем и не зная, в каком ужасе ее муж. Он тем временем собрался с духом и принял решение не брать с собой рукопись «Радости поутру» (почти законченную — оставалось написать только четыре главы), а с собой взять полное собрание сочинений Шекспира, табак, карандаши, три блокнота, четыре трубки, пару ботинок, бритву, мыло, рубашки, носки, нижнее белье, пол фунта чаю — и томик Теннисона. В суматохе он забыл дома паспорт, из-за чего немало натерпелся в дальнейшем. В последний момент появилась Этель и положила ему холодные бараньи ребрышки и плитку шоколада. Позднее, перефразируя «Троих в лодке» Джерома, он говорил, что жена предлагала ему еще и фунт масла, но оказалась недостаточно настойчива. Затем Вудхауза отконвоировали обратно в комендатуру Пари-Пляж.

Спустя некоторое время его и еще с десяток интернированных из Ле-Туке, в том числе некоторых его товарищей по гольфу и Артура Гранта, увезли оттуда на автобусе — неизвестно куда и неизвестно чему навстречу. Все были напуганы, но Элджи, бывший клоун, который держал популярный в Ле-Туке бар «У Элджи», не давал им пасть духом. В Этапле и Монтрее автобус останавливался и брал все новых пленных; Вудхаузу и остальным разрешили там купить вина и сигарет, после чего автобус прибыл в пункт назначения — город Лилль, километрах в ста оттуда. Путь занял восемь часов, и после девяти вечера они въехали в ворота мрачной тюрьмы в Лоосе, предместье Лилля, известном тем, что в Первую мировую там произошло несколько крупных сражений. Чиновник, «внешне напоминавший кого-то из фильма о Чертовом острове[36]», записал в списке фамилию Вудхауз как «Видхорз» («состав преступления: англичанин»). Вудхауза поместили в камеру номер 44 вместе с Элджи и неким мистером Картмеллом, пожилым настройщиком пианино. Так начался первый этап плена.

Вудхаузу довелось испытать то же, что и большинству «граждан враждебного государства» во Вторую мировую. Женевская конвенция 1929 года об обращении с военнопленными не распространялась на гражданских лиц, и Международный комитет Красного Креста заключил соглашение со странами Оси, что под Конвенцию подпадают гражданские лица и команды торговых судов. Поэтому лагеря для интернированных граждан были устроены по образцу лагерей для военнопленных. Они разительно отличались от нацистских концлагерей, но по-своему тоже были серьезным испытанием для заключенных, многие из которых были уже не молоды. Например, лишь через несколько недель пришло окончательное решение отпустить всех интернированных старше шестидесяти лет (Вудхаузу скоро исполнится 59); а между тем среди заключенных стали ходить самые невероятные слухи. Не вполне понимая статус подобных пленников, немецкие власти не могли решить, что с ними делать. Должны они соблюдать военный режим или гражданский? Положение осложнялось еще и тем, что продрогшие, одетые как попало англичане по пути из лагеря в лагерь обзаводились списанной военной формой, так что на вид могли сойти за истрепанный в боях полк.

Между тем у Этель были свои приключения. Что она делала в конце войны, не вполне ясно, но в эти первые месяцы ее действия легко отследить. Она говорила, что «едва не лишилась рассудка», когда Вудхауза забрали. На вилле, реквизированной немцами, оставаться было невозможно, и через пару дней ей удалось достать ордер на комнату — у некоей мадам Бернар в местном рыбохозяйстве, километров за пятьдесят от побережья. В «довольно мрачный дом посредине запущенного поля» ее с несколькими чемоданами, попугаем Коко и пекинесом Золотце подвез немецкий солдат. Там ей выделили маленькую спальню, окнами на задний двор, где она «просидела около часа, пытаясь понять, как не пасть духом окончательно, и безумно волновалась за Пламми». Несмотря на то что Францию захватили нацисты, жизнь в стране шла на удивление спокойно. Этель просто каждый день выводила собаку на прогулку и ждала, когда придет почтальон. Дней десять спустя, как она рассказывала Дэнису Маккейлу, пришла открытка: «Пламми писал, чтобы я не волновалась, у него все хорошо, он в Лилле». Весь год вынужденной разлуки Вудхауз с женой слали друг другу письма и открытки, на наш взгляд — удивительно часто.

В молодости, желая поупражняться в писательском ремесле, Вудхауз бродил по лондонским улицам в поисках впечатлений и записывал все в блокнот. Теперь новые впечатления грозили захлестнуть его, и уже пожилым человеком он вспоминает старую привычку и заводит дневник, известный теперь под названием «лагерного». Дневник послужил основой для утерянной впоследствии рукописи о военных похождениях Вудхауза, которую автор сам иногда называл «Вудхауз в Стране чудес». Эти карандашные заметки — практически единственный источник сведений о его жизни с июля 1940-го по июнь 1941 года. Из-за внезапного потрясения обострились его инстинкты журналиста. «Хотя для респектабельного джентльмена на склоне лет встряска оказалась нешуточная, — говорил он позже, — но все происходящее было весьма интересно, и я с нетерпением ждал завтрашнего дня».

Оказавшись в тюрьме Лооса, Вудхауз по-рыцарски уступил единственную кровать в 44-й камере Картмеллу, старшему из них, и провел первую ночь в плену на тонком соломенном матрасе прямо на полу, укрываясь грубым одеялом и не снимая одежды. Заснуть не удалось. Трое взрослых мужчин едва умещались в камере; в блокноте Вудхауз описал эти суровые условия:

Камера четыре метра на три, беленые стены, в углу под окном кровать. Окно большое, полтора метра на метр, воздух довольно свежий. Пол гранитный. Стол и стул привинчены к полу, туалет в углу у двери. Дверь деревянная, внизу на ней новые панели — в них во время бомбежки стучали ногами заключенные. Одно из стекол в окне разбито шрапнелью, на стенах выбоины от шрапнели… Возле туалета в стене маленький умывальник с краном, вода совсем чистая. Наверху две скобы… В углу у двери дубовая полка, наполовину разломанная заключенными, чтобы бить в дверь. Один деревянный крючок.

Узников поднимали в семь утра и кормили завтраком: миска водянистой похлебки и буханка черствого хлеба. В полдевятого их вели на задний двор на получасовую зарядку. Остаток дня они проводили в камере, только в одиннадцать был обед («овощная похлебка»), а в пять ужин («овощная по-1 хлебка, но чуть погуще»). Для Вудхауза плен — это одновременно неуверенность в завтрашнем дне и тупое однообразие быта. Из канализации шла жуткая вонь — как везде во Франции, говорили немцы. Со свойственным ему оптимизмом и оглядкой на школьные годы в Далвиче, Вудхауз записывал: «В тюрьме все проявляют себя с наилучшей стороны». Три дня спустя интернированные подали прошение коменданту; узнав, как французские тюремщики обращаются с английскими узниками, он устроил разнос и значительно смягчил режим: даже разрешил заключенным свободно передвигаться по тюрьме.